Наполеону пришлось в этом убедиться вскоре же после занятия Вены. Падение столицы не было воспринято как конец войны; оно не сломило воли народа. Напротив, неудачи еще более ожесточили народ и армию; сознание опасности умножило их силы. Наполеон недооценил совершившиеся изменения, он судил об австрийской армии по старинке. 21 мая с острова Лобау, расположенного в рукаве Дуная, соорудив легкий понтонный мост, Наполеон переправил на правый берег армию и атаковал между Асперном и Эсслингом армию эрцгерцога Карла. Сражение, продолжавшееся два дня, отличалось беспримерным ожесточением и кровопролитием; позиции переходили по нескольку раз из рук в руки; но, несмотря на все усилия французов и понесенные ими потери, особенно высших военачальников (Ланн был смертельно ранен, генерал Сент-Иллер убит), двухдневная битва закончилась поражением армии Наполеона. Асперн и Эсслинг остались в руках австрийцев; французская армия, с трудом сохраняя порядок, должна была отступить на исходные позиции. Ф. Энгельс, крупнейший знаток военных вопросов, охарактеризовал Асперн «как первое поражение императора Наполеона, который был разбит здесь эрцгерцогом Карлом»[1031].
Эсслинг произвел огромное впечатление во Франции и в Европе. Хотя Наполеон в опубликованном им бюллетене[1032] всячески превозносил доблесть французских войск и объяснял отступление исключительно разрушением мостов, правда о проигранном сражении облетела весь мир. Парижская биржа ответила на Эсслинг резким падением всех курсов. Когда стали известны официальные сообщения австрийцев, торжествующих великую победу, в кругах, близких к императорскому двору, наступило глубокое замешательство. Несдержанная Полина воскликнула:
«Если он погибнет, что станет со всеми нами? Нас попросту перережут»[1033]. Эти слова перепуганной принцессы охотно передавали из уст в уста все недруги империи.
После Байлена и Синтры Эсслинг был воспринят как свидетельство кризиса империи. Поражение на этот раз потерпел не рядовой генерал вроде Дюпона, а сам император. Он непосредственно руководил сражением, и с ним были его лучшие маршалы — Ланн, Массена, Даву, и все они оказались бессильны против австрийцев. Престижу империи был нанесен большой урон.
Положение осложнилось еще тем, что на Пиренейском полуострове после отъезда Наполеона дела пошли из рук вон плохо. Жозеф и начальник его штаба Журдан не могли заставить маршалов считаться с их распоряжениями; Сульт и Ней действовали как им заблагорассудится. Сульт, успешно начавший операции против англичан в Португалии, нанес поражение генералу Муру и занял Опорто. Но вместо того чтобы воспользоваться плодами победы и закрепить ее в военном и политическом отношении, Сульт пустился на авантюры[1034]. Чувствуя себя полновластным хозяином оккупированной страны и считая, что Наполеона, завязшего в австрийской войне, можно будет поставить перед совершившимися фактами, Сульт решил провозгласить себя королем Португалии под именем Николая I. Он был, видимо, настолько увлечен этой вздорной идеей, что проглядел десант англичан под командованием Уэлсли, занявший Лисабон. Теперь пришлось думать уже не о португальской короне, а о спасении своей армии. Удержать позиции ему не удалось. Он должен был отступить под натиском англичан. Отступление Сульта повлекло за собой отход из Галисии маршала Нея. Прославленный маршал также был более увлечен непотухающей враждой к Сульту, нежели непосредственными задачами борьбы с противником[1035].
Поражение под Эсслингом, неудачи в Испании, пробуждение национально-патриотического движения в оккупированной Германии — не есть ли это начало конца? Этот вопрос задавали многие, в особенности враги Наполеона.
Наполеон отдавал себе отчет в том, что враждебные ему силы поднимают голову. Но в час опасности он сохранил величайшее хладнокровие. Его главные усилия были направлены на то, чтобы обеспечить решающий перелом в ходе войны. Противник оказался значительно сильнее, чем в прежних кампаниях. Значит, надо лучше подготовиться к предстоящему сражению. Хотя остров Лобау, по мнению многих, не был идеальным плацдармом для развертывания наступательных операций, Наполеон по политическим соображениям, которые никогда не отделял от чисто военных, не считал возможным его оставить. Остров был бы немедленно занят австрийцами. Общественное мнение восприняло бы это как крупную победу Австрии. Следовательно, надо было сперва зацепиться на острове, затем построить несколько прочных мостов, способных выдержать любые испытания, наконец накопить в должном количестве силы наступления. Переодетый в форму сержанта, дабы не быть узнанным, со своей свитой в солдатских мундирах Наполеон то в одном, то в другом конце острова наблюдал и проверял, как ведутся работы по сооружению мостов, как строятся укрепления, каковы настроения солдат.
Как ему было свойственно в минуты опасности, он вел игру на обострение. Зараставшие разногласия с римским папой он решил радикальным образом. 17 мая 1809 года папа был лишен светской власти, а папские владения присоединены к Франции. Но «святой отец» не желал примириться с произволом своевольного монарха, которого пять лет назад он короновал как императора французов. Исправляя прежние ошибки, он предал осуждению нечестивого императора, посягнувшего на священные права Ватикана. 5–6 июня по приказу Наполеона французские солдаты вошли в священные покои главы католической церкви и вывезли Пия VII из Рима[1036]. Не ожидавший такой святотатственной дерзости, римский папа опубликовал буллу, отлучавшую Наполеона.
Обращает на себя внимание прежде всего дата этого смелого акта. Римский папа был арестован и стал пленни-кои императора через две недели после Эсслинга. Наполеон этим как бы хотел сказать: пусть никто не думает, что император французов напуган и стал покладистее; напротив, он всем покажет, что есть еще порох в пороховницах[1037]. Людям начала XIX века, когда власть церкви была весьма велика, дерзновенные действия Наполеона, не побоявшегося чуть ли не посадить на гауптвахту «святого отца», представлялись потрясением всех основ, святотатством, кощунством. Не только католики — все сторонники церкви и порядка негодовали. Наполеона были готовы снова объявить «исчадием революции». Люди левых взглядов не могли, естественно, возражать против этого акта, но им оставалась непонятной логика этих действий. Для чего было заключать конкордат, чтобы через пять лет вступить в открытый конфликт с католической церковью? Не могло не смущать и превращение Рима и Папской области в один из департаментов Французской империи. Можно было как угодно относиться к римскому папе, но при самом пылком воображении нельзя было считать «вечный город» одним из французских городов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
