23. (1) В тот год было много грозных знамений, и сенат для отвращения зла назначил двухдневное молебствие; (2) из казны были розданы вино для возлияний и смола для воскурении, и многолюдные толпы мужчин и женщин отправились возносить молитвы. (3) Молебствия эти запомнились ссорой, случившейся между матронами в святилище Скромности Патрицианской81, что на Бычьем рынке возле круглого храма Геркулеса. (4) Матроны не допустили там к обрядам Вергинию дочь Авла за ее брак не с патрицием, ведь она была из патрицианского рода, но замужем за консулом из плебеев Луцием Волумнием. Краткий спор женские страсти превратили в яростное противоборство, (5) когда Вергиния с истинной гордостью заявила, что в храм Патрицианской Скромности она вошла и как патрицианка, и как скромница, и как жена единственного мужа, за которого ее выдали девицею, и не пристало ей стыдиться ни его самого, ни его должностей, ни его подвигов. (6) Свои гордые слова подкрепила она славным деянием. На Долгой улице, где она жила, она выгородила в своем жилище место, достаточно просторное для небольшого святилища, воздвигла там алтарь и, созвав плебейских матрон, посетовала на обиду от патрицианок и сказала: (7) «Этот алтарь я посвящаю Плебейской Скромности и призываю вас, матроны, так же состязаться меж собою в скромности, как мужи нашего государства – в доблести; (8) постарайтесь же, если это возможно, чтобы этот алтарь славился перед тем и святостью большею, и почитательницами чистейшими». (9) Алтарь этот чтился почти по тому же чину, что и первый, более древний: только матрона, признанная безупречно скромной и единобрачной, имела право приносить на нем жертвы82. (10) Но потом нечестивые служители сделали это богослужение общедоступным, причем не только для матрон, но для женщин всякого звания, и наконец оно пришло в упадок.
(11) В том же году курульные эдилы Гней и Квинт Огульнии привлекли к суду нескольких ростовщиков83; (12) их лишили имущества, и на деньги, поступившие в казну, поставили медные пороги на Капитолии и серебряные сосуды на три престола внутри храма Юпитера, а также изваяние Юпитера на колеснице четверней на вершине его храма, а возле Руминальской смоковницы84 – изображения младенцев – основателей Города у сосцов волчицы, и, наконец, вымостили тесаным камнем дорогу от Капенских ворот до Марсова храма. (13) А плебейские эдилы Луций Элий Пет и Гай Фульвий Курв тоже на деньги, взятые пенею с осужденных скотовладельцев85, устроили игры и посвятили в храм Цереры86-87 золотые чаши.
24. (1) Здесь вступают в пятое свое консульство Квинт Фабий и в четвертое – Публий Деций, стяжавшие в трех совместных консульствах и совместном цензорстве громкую славу (2) не столько деяниями, хоть деяния их были велики, сколько взаимным согласием. Но не дано было ему оставаться неизменным, хотя, думается, причиной было не личное их соперничество, а борьба сословий, (3) ведь если патриции добивались, чтобы Фабий без жребия получил военачальство в Этрурии, то плебеи требовали от Деция настаивать на жребии. (4) Так или иначе в сенате пошли прения, и, когда Фабий взял там верх, дело было отдано на суд народа.
Речи на собрании были недолгие, как водится среди людей военных, верящих больше делам, а не словам. (5) Фабий толковал, что нехорошо, дескать, когда один посадил дерево, а другой собирает его плоды; что это он, Фабий, прошел Циминийский лес и проложил римскому оружию путь через непроходимую чащу. (6) К чему было тревожить его в такие его годы, если намерены поручить войну другому вождю? Теперь куда как ясно, что он избрал себе противника, а не союзника в начальствовании войсками, – переходит Фабий к упрекам, – и что Децию опостылело единодушие трех их совместных консульств. (7) В конце концов, он не требует ничего, кроме отправки его на войну, раз уж он сочтен достойным быть военачальником; как подчинился он решению сената, так подчинится и воле народа. (8) Публий Деций со своей стороны жаловался на беззаконие сената: покуда была возможность, отцы что было сил старались не допустить плебеев к высшим должностям; (9) когда же доблесть сама завоевала право быть почтенною в людях всякого звания, начали изыскивать способы лишить силы не только глас народа, но даже волю случая, подчиняя то и другое власти немногих. (10) До него, Деция, все консулы получали область военных действий по жребию, а теперь вдруг сенат без жребия поручает ведение войны Фабию! (11) Если б это делалось из почтения, то у Фабия столько заслуг и перед Децием, и перед государством, что Деций сам бы рукоплескал славе Квинта Фабия, не служи только блеск его величия унижению другого. (12) Кому же невдомек, что когда тяжкую и опасную войну без жребия поручают одному из консулов, то тем самым другого консула объявляют лишним и никчемным? (13) Фабий прославлен подвигами в Этрурии – Публий Деций тоже хочет там прославиться; и если Фабий оставил там тлеющий огонь, столько раз неожиданно вспыхивавший новым пожаром, – то, может быть, именно Децию суждено его погасить? (14) Словом, из уважения к летам и достоинству товарища он готов уступить ему и почести, и награды, но когда речь идет о борьбе о опасности, он по своей воле как не уступал, так и не уступит; (15) и даже если ничего не выйдет из этого сопротивления, одного он заведомо добьется: чтобы народные полномочия были во власти народа, а не в милости сената. (16) Он молит Юпитера Всеблагого Величайшего и бессмертных богов дать ему с товарищем по консульству равный жребий, то есть равную доблесть и счастье в ведении войны. (17) И конечно, если консулами станут мужи, из коих каждый может победно вести войну с этрусками, то это и по природе справедливо, и служит добрым примером, и способствует славе римского парода. (18) Фабий же обратился к римскому народу с единственной просьбой: прежде, чем трибуны приступят к голосованию, пусть выслушают донесения претора Аппия Клавдия из Этрурии, и после этих слов покинул собрание. И тогда народ не менее единодушно, чем сенат, постановил без жребия поручить Фабию войну в Этрурии.
25. (1) Тогда почти вся молодежь сбежалась к консулу Фабию, и каждый спешил назвать себя по имени – так сильно хотелось им служить под его началом. (2) Окруженный этой толпою, Фабий сказал: «Я намерен набрать не более четырех тысяч пехотинцев и шестисот всадников; кто запишется сегодня и завтра, тех я и поведу с собою. (3) Я не о том думаю, чтобы вывести на войну многочисленное войско, а больше о том, чтобы привести всех назад с большой добычей». (4) Этим отказом от желанного обычно многолюдства внушив войску надежду и уверенность, он двинул послушное войско к крепости Ахарна88, возле которой находился неприятель, и подошел к лагерю Аппия Клавдия. (5) В нескольких милях от лагеря навстречу ему попались дровосеки с охраной. Завидев шествующих впереди ликторов и узнав, что Фабий стал консулом, они с бурной радостью возблагодарили богов и римский народ за то, что именно Фабия послали к ним военачальником. (6) А когда, обступив со всех сторон, они приветствовали консула, тот спросил, куда они держат путь, и, услышав, что за дровами, сказал: «Быть этого не может! Разве у вас нет частокола вокруг лагеря?» (7) И когда на это ему закричали, что есть и частокол двойной, и рвы, и все равно очень страшно, Фабий произнес такие слова: «В таком случае дров у вас хватает: ступайте и выдерните частокол». (8) Те возвратились в лагерь и стали выдергивать там частокол, нагнав страху и на воинов, оставшихся в лагере, и на самого Аппия: (9) каждый объявлял другим, что это делается по приказу самого Квинта Фабия. На другой день лагерь снялся с места, а претор Аппий был отослан в Рим. (10) С этого времени римляне нигде не разбивали постоянного лагеря. Фабий считал, что воинам вредно сидеть на одном месте: переходы и перемена мест делают их подвижней и крепче. Но переходы были, конечно, такими, какие возможны, когда зима еще не кончилась.
(11) А с началом весны, оставив второй легион возле Клузия, который в древности называли Камарс, и поставив во главе лагеря пропретора89 Луция Сципиона, сам Фабий возвратился в Рим для совещания о ведении войны, (12) – то ли по вызову от сената, то ли по собственной воле, предвидя войну более тяжелую, чем казалось по слухам; и о том и о другом есть свидетельства. (13) Некоторым хочется представить дело так, будто это претор Аппий Клавдий вызвал его в Рим, расписав и перед сенатом, и перед народом ужасы этрусской войны, что он и прежде постоянно делал в своих донесениях: мол, одного военачальника и одного войска против четырех народов будет недостаточно; (14) ударят ли враги соединенными силами на одно из войск, начнут ли вести войну в разных местах, чтобы не поспеть было одному консулу сразу всюду, – опасность одинакова. (15) Сам он оставил в Этрурии два римских легиона да с Фабием прибыли не более пяти тысяч человек пехоты и конницы. Теперь, по его мнению, консулу Публию Децию нужно при первой возможности тоже отправиться в Этрурию к товарищу, а Самний оставить Луцию Волумнию; (16) если же консул предпочтет отправиться в свою область, то в Этрурию к консулу пусть идет Волумний с войском, какое обычно бывает у консулов. (17) На большинство речь претора произвела впечатление, и только Публий Деций, говорят, заявил, что все должно остаться, как есть, пока Квинт Фабий либо сам не явится в Рим, – если это не будет во вред общему благу – либо не пришлет кого-нибудь из легатов, чтобы сенат мог доподлинно узнать, сколь опасна этрусская война, каких сил она требует и скольких предводителей.
