о будущем мешали ему взяться за дело с обычным пылом. Он сидел в кресле и лениво курил, а красивая, сверкающая белизной кожи женщина с любопытством оглядывала комнату.
– Если вы действительно так хорошо чувствуете, что происходит с другими, Коринна, – вызывающе проговорил он, – скажите скоренько, почему я так плохо настроен, что даже ваше очаровательное присутствие не может меня развеселить.
– Вы думаете о конце вашего ужасного режима, друг мой, – кротко ответила Коринна.
– Плохо же вы угадали, – отозвался Шпицци. – О конце режима мы думаем все, с тех пор как он начался. Что же, нам из-за этого всегда быть в плохом настроении? Ах, Коринна, я вижу, что с внутренним голосом дело у вас обстоит не лучше, чем в Берхтесгадене.
Коринна заранее радовалась этому вечеру и, согласившись переступить порог квартиры дипломата-боша, решила не обращать внимания на своего «духовного повелителя». «Жаль, – думала она, – что этот Шпицци вдруг оказался не в настроении».
«Теперь, – думал Шпицци, – надо бы набрести на какую-нибудь хорошую идею. Если бы мне пришла в голову хорошая идея – раз уже Визенер провалился со своим планом, – Бегемот заключил бы со мной мир, хотя он меня терпеть не может».
Мир. Вот она, эта желанная идея. Мир, перемирие. Перемирие в печати. Шпицци с молниеносной быстротой нашел путь, верный путь к этому желанному «перемирию в печати», о котором так часто писали.
Разумеется, это перемирие в печати сводилось к тому, чтобы заткнуть рот критикам и бунтарям. Разве смутьяны эмигранты, злоупотребляя гостеприимством Франции, поднимая против нас травлю, не составляют наихудшее препятствие к франко-германскому соглашению? Франция обязана отказать в гостеприимстве этим подонкам, выслать таких людей, как Гейльбрун и Траутвейн, если они не прекратят своей преступной деятельности. Мы со своей стороны проявим готовность взять более умеренный тон. Такое перемирие – и это было бы одним из его приятных побочных результатов – заставило бы, между прочим, приятеля Визенера временно надеть сурдинку на свои статьи.
Коринна с приятным удивлением увидела, что Шпицци вдруг расцвел улыбкой. Он теперь знал, как добиться так горячо желанного, так часто проектируемого и ни разу не достигнутого «перемирия в печати». Наконец-то он изобрел маневр, трюк, «коронную идею», как выражались во времена его юности, и он тем самым окажется законным претендентом на корону. На сей раз – и в этом сущность плана – мы не сами будем инициаторами «перемирия в печати». Мы позаботимся, чтобы кто-нибудь третий объяснил французскому правительству, какой это был бы важный шаг к соглашению; пусть этот третий будет сторона нейтральная, беспристрастный, хороший посредник – Англия. Да, уважаемый Бегемот, в Лондоне есть несколько весьма влиятельных лиц, заинтересованных в торгово-промышленных переговорах. К этим господам вы подступиться не можете, но мы можем. Они, например, очень симпатизируют Вальтеру фон Герке, они называют его Шпицци и хорошо чувствуют себя в его обществе. И Шпицци нетрудно будет объяснить этим господам, что подобное соглашение – в интересах мирового хозяйства и всеобщего мира. И этим же господам мы затем спокойно сможем доверить все дальнейшее.
Шпицци теперь был достаточно хорошо настроен. Он обнял красивую бело-розовую Коринну, мобилизовал всю свою натренированную любезность, и Коринна не имела повода жаловаться на его невнимание. А Шпицци думал: «Бегемот не нарадуется на своего любимца, что же, испортим ему эту радость. И на этот раз я не буду откладывать дела в долгий ящик. Начну завтра же». Но принятое решение не отвлекало его внимания от Коринны, напротив, Коринне не пришлось раскаяться, что она выпросила разрешение у своего «духовного повелителя».
Шпицци действительно взялся за выполнение своей идеи уже на следующий день. Он представил свой проект послу. Тот горячо за него ухватился. Вот когда посольство покажет господам на улице Пантьевр, что оно еще тоже существует. Волей-неволей придется увенчать лаврами улицу Лилль. Тут уже им нас не обойти. Нет, Шпицци – молодец.
Таким образом Герке получил необходимые полномочия и уехал, сопровождаемый благословениями посла, в Лондон.
* * *
Возвратившись, он застал и Гейдебрега.
Гейдебрег вернулся в Париж с богатым урожаем. В Берлине его ждали большие почести, он был принят даже в Берхтесгадене, на Волшебной горе. Его не только похвалили за достигнутое, не только одобрили его дальнейшие планы, он получил точную информацию о том, как относятся влиятельные в правительстве и в партии люди к делу Беньямина, к проектируемому соглашению с Францией, к вопросу об эмигрантах, и, что особенно важно, он теперь точно знал, как относились в Мюнхене и Берхтесгадене к его парижским подчиненным и, следовательно, до какой черты он сам может идти. Дни посла были сочтены, его превосходительство был «покойником в отпуску», этот человек был предан в его, Гейдебрега, руки. Когда заходила речь о члене партии Вальтере фон Герке, то Медведь, надо сказать, все еще благожелательно усмехался, но он довольствовался тем, что Герке предоставляли возможность блистать в Париже своим титулом. Влиянием, а тем более властью его незачем было облекать, ну а что касается Визенера, то он был в большой чести у тех, от кого все зависело. Берлинские господа на основании его статей с удовольствием убеждались, что, по существу, они, эти господа, высококультурны, культурнее, чем они предполагали, и обнаруживали склонность спускать многое автору этих утешительных статей.
Шпицци явился к Гейдебрегу, как только тот согласился принять его. Он изложил ему свой проект «перемирия в печати». Гейдебрег слушал молча, полуприкрыв глаза веками, почти лишенными ресниц. Но про себя он сосредоточенно размышлял. Сначала, как и предполагал Шпицци, он подумал: «Старые сказки, мы их уже двадцать раз слышали», но затем, когда Шпицци рассказал о своей идее, действовать окольным путем через Англию, Гейдебрег не мог не признать, что вопрос решен хитро и с шиком. Колумбово яйцо. Этот Герке не дурак.
Пока Гейдебрег разумом объективно оценивал качества господина фон Герке, в сердце его зашевелилось все то, что говорило против этого фон Герке. Если допустить его к ответственной работе, если дать ему власть, что же будет, например, с нашим Визенером? Господин фон Герке не пожелает обуздать свою ненависть. Нет, нельзя выдать ему Визенера, человека способного и симпатичного, которому попросту не повезло. Прямой долг Гейдебрега – принять меры, чтобы Шпицци не натворил бед, когда сам он уедет из Парижа и будет вне пределов досягаемости. Распределять полномочия надо с осторожностью. Нельзя забывать, что Герке своим планом доказал наличие у него способностей государственного значения; но вместе с тем нельзя выдавать ему с головой Визенера.
Пока сердце и рассудок Гейдебрега спорили между
