словами, почтенный, ведите со мной разговор так, как вели бы его с самим халифом. Больше нет никаких препятствий для прямых переговоров.
Джамалутдину даже не пришлось соврать — отлично!
Визирь заметил, что Шеймус выглядит очень плохо: не только из-за свежих ран на лице, закрытых повязкой и недавно зашитых. Он смертельно побледнел — это было видно даже в лунном свете, а взгляд казался затуманенным. Предводитель наёмников даже немного пошатывался.
— Хорошо, визирь. Давайте говорить. Встречу предложили вы, вам и начинать.
Логично. На рябом лице, наполовину замотанном окровавленной тряпкой, визирю следов какой-либо эмоции разобрать не удалось. Шеймус, понятно, не самый умный человек на свете — иначе занимался бы политикой, а не войной. Однако он и далеко, далеко не дурак! На мякине такого не проведёшь: нужно быть собранным и взвешивать каждое слово.
Лица офицеров и телохранителей, пришедших с Висельником, тоже вынуждали напрячься. На них вовсе не было печати интеллекта, зато насколько эти люди опасны — читалось превосходно.
— Прежде всего хочу принести искренние извинения по поводу бесчестного и возмутительного нападения на дворец — нарушающего все земные и божественные законы, высокие принципы чести и гостеприимства. Поверьте, я глубоко сожалею о случившемся и более всего на свете желаю покарать виновников, а потому…
— Помочь вам в этом? Указать виновника?
Шеймус без всякий стеснений кивнул в сторону Сулима. Тот, к чести своей, сдержался. Визирь же продолжил речь как ни в чём ни бывало.
— …понимая, что кто бы ни был повинен в этом гнусном преступлении, колоссальный груз вины всё равно ложится на…
— Визирь, этим вечером я едва выжил. Десятки моих людей погибли. О судьбе многих до сих пор ничего не известно.
Случись Джамалтдину драться с Висельником — визирь не прожил бы дольше, чем требуется, чтобы моргнуть. Однако в словесном поединке расстановка сил совсем другая. Так просто у старого вельможи инициативу было не отобрать.
— Я скорблю о каждом из ваших людей, погибших этой ночью. Сердце моё исполнено тревогой за каждого, кто пропал, а стыд за неудобства, что перенесли лично вы — нестерпим. Но почтенный, я прошу вас заметить: погибли и мураддины. Вот многие из них — прямо перед вашими глазами. И многие погибнут от рук бесчинствующей толпы, которой вы открыли ворота. Покорнейше прошу понять правильно: я не пытаюсь сравнивать ваши жертвы с нашими. Я лишь подчёркиваю, что в этом ужасном положении обе стороны понесли ущерб, и наш общий долг, как людей разумных — найти решение. Решение, которое предотвратит дальнейшее кровопролитие и хотя бы отчасти залечит причинённые раны. Вы согласны со мной?
— Согласен.
— В таком случае позвольте начать с вопроса. Вам известно, что за стрельба ведётся в порту?
Люди за спиной Висельника рассмеялись. Сам он лишь слегка улыбнулся. Улыбка капитана и прежде смотрелась жутковато — а уж теперь, когда губы были прошиты толстыми нитками…
— Конечно. Я лично принял капитуляцию ваших главных портовых укреплений. Кстати, сохранив жизни многим из гарнизона. Те, кто сейчас высаживается в гавани — на моей стороне.
— Ваше милосердие угодно самому Иаму. А то, что гавань атакована вашими союзниками — добрая весть. Вы можете говорить от их имени? Принимать общие решения и гарантировать их исполнение?
Шеймус ни мига не промедлил с ответом.
— Могу.
— Прекрасно! Итак, вы позволите перейти к сути просьб и предложений с нашей стороны?
— Переходите.
Интересно, не лжёт ли он насчёт контроля над балеарскими кораблями? Трудно сказать. Может лгать запросто, это придётся держать в уме.
— Прежде всего я просил бы остановить атаку на гавань и передать аналогичные распоряжения вашим людям в прибрежных кварталах. Сам я отдал такой приказ уже около часа назад, и в полной мере гарантирую отсутствие каких-либо враждебных действий со стороны Святого Воинства, городской стражи и других людей, служащих великому халифу. Что до простого люда — как видите, мы уже предпринимаем меры, дабы урезонить неразумную толпу.
— Я отдам приказ, как только мы обо всём договоримся.
— Пусть так. Вы позволите перейти к дальнейшим предложениям или желаете прежде выдвинуть свои?
— Предлагайте.
Конечно: на базаре каждый хочет, чтобы другой первым назвал свою цену. Но ничего, наёмники — не торговцы. Пусть почувствую преимущество.
— Прежде всего я гарантирую полную выплату долгов халифата, которые мы несколько дней назад, увы, обсуждали безуспешно. Все оговорённые обязательства будут исполнены, в этом вы можете не сомневаться настолько же, насколько не сомневаетесь в скором восходе солнца. Но это только начало.
— Да, это именно оно.
— Говоря от лица Мураддинского халифата, его великого правителя, его народа и всех до единого правоверных слуг Иама, я обещаю компенсацию ваших потерь и неудобств в том размере, какой вы сами сочтёте справедливым.
Вот теперь Шеймус явно заинтересовался. Даже сделал полшага вперёд, немного наклонился к визирю — с высоты своего совершенно ненормального роста.
— То есть… вы предоставите сумму, которую я сам назову?
— Безусловно. Любую, которую вы назовёте: пусть такой жест выразит наше глубокое сожаление о событиях этого дня.
Командир наёмников отступил, перекинулся парой слов со своими людьми. Возможно, перевёл им слова визиря. Джамалтудин-паша едва сдерживал улыбку: всё-таки наёмники — они и есть наёмники. Деньги им дороже всего. Найти подход к вооющим за золото не так сложно, как к послам Муанга.
Увы, визирь расслабился раньше времени.
— Но и ты заплатишь! — послышался голос, который Джамалутдин желал сейчас слышать меньше всего. — Ты заплатишь за жизни правоверных, за моего племянника…
Сулим, которого визирь так упорно убеждал не вмешиваться в переговоры, заговорил ну никак не к месту — ему вовсе следовало молчать, однако пуще всего испугала догадка о продолжении фразы. Визирь попытался дать знак, не слишком заметно вынудить жреца замолчать, но…
— …и за смерть великого халифа!
Глупец!..
Визирь ожидал от Сулима чего-то подобного, конечно. Но насколько же не вовремя! Зачем? Быть может, раскрытие этой детали — ещё не худшее из зол, однако Сулима понесло.
— Радуйся, если это будет малая цена! Лишь за малую часть твоих преступлений Иам велит забивать подлеца и преступника камнями, вкопав его по горло в землю!..
Вот теперь Джамалутдин всё-таки заметил нечто на почти неподвижном лице Висельника, в его полуживых бесцветных глазах. Длинноволосый офицер рядом с Шеймусом дёрнулся, забегал взглядом: быть может, слова Сулима оказались даже более лишними, чем показалось визирю сначала. Возможно, Джамалутдин не знал какой-то детали, прекрасно известной
