я должен отметить, что более сухая почва и более ровная местность к западу от границы сильно способствуют большей мобильности еретиков. Это ставит их в гораздо лучшее положение, чтобы обойти с фланга любую линию, которую он установит, — или прорваться между узлами и раздавить их в изоляции, — чем они находились зимой, когда он прижимал их к каналу на плохой местности к востоку от границы. И это, я боюсь, означает, что защита его флангов означает поиск местности, которая значительно ограничивает их мобильность. К сожалению, он не смог бы сделать этого по той линии, о которой вы говорите, — по крайней мере, если я вас правильно понимаю, — за которую выступал сэр Клифтин.
Лейнир кивнул, хотя выражение его лица было как у человека, которого не очень заботило, к чему клонится разговор. И как у человека, который не ожидал, что герцог Салтар будет тем, кто это сделает.
Ферн сохранял на лице вежливо-внимательное выражение, но это было нелегко. Что он действительно хотел сделать, так это одобрительно улыбнуться Салтару. Этот герцог никогда больше не доживет до семидесяти, и он был бы совершенно не в себе, пытаясь на самом деле управлять битвой, используя оружие новой модели, которое Чарис представил миру. Но первый советник всегда знал, что он далеко не глуп. Возможно, он и не был достаточно сведущ в тактике нового стиля ведения войны, но он прекрасно разбирался в стратегии. С другой стороны, он всегда был одним из самых ярых сторонников джихада. Возможно, при случае он был готов подвергнуть сомнению некоторые тактические решения Матери-Церкви, но он был твердо привержен достижению ее победы любой ценой. Он был одним из голосов в совете короля Ранилда, на поддержку которого Лейнир и Хармич всегда могли положиться. Возможность того, что на этот раз все может быть по-другому, очевидно, не очень обрадовала епископа-исполнителя.
Конечно, он не знает Шейна так долго, как я, — сухо подумал Ферн. — Да, он верный сын Матери-Церкви, но проблема с человеком веры в том, что он человек веры. Если вы вытолкнете его за пределы его убеждений, его собственного понимания Божьей воли, могут произойти плохие вещи… особенно когда вы срываетесь в порыве отчаяния. И он чувствует отчаяние. Если уж на то пошло, ты чертовски хорошо знаешь, что отчаяние играет определенную роль и в твоем мышлении, не так ли? Что там должен был сказать Кэйлеб? Что-то вроде «когда человек знает, что его повесят через пять дней, это чудесно концентрирует его мысли» или что-то в этом роде, не так ли? — Первый советник тихо фыркнул в резком веселье. — Человек может быть еретиком — во всяком случае, в некоторых определениях этого слова, — но он умеет обращаться со словами!
Лейнир был не единственным человеком за столом, который выглядел недовольным анализом Салтара.
— Но рано или поздно, где-нибудь, он должен действительно остановить еретиков, ваша светлость!
Тон Хармича был более горячим, чем должен был говорить верховный священник с герцогом, который командовал единственной армией Матери-Церкви, в настоящее время находящейся в тесном контакте с врагом, — подумал Ферн. На этот раз, однако, Лейнир не проявил ни малейшего желания призвать свою атакующую собаку к повиновению.
— В конце концов, — продолжал интендант, — с каждой милей, которую они продвигают, все больше верных детей Матери-Церкви оказываются в лапах еретиков! — Уголки глаз интенданта скользнули в сторону Торэста. — Они уже более чем на сотню миль вглубь королевства, в трети пути через Торэст. И когда генерал Рихтир оставил — я имею в виду, отказался защищать — Шэндир, он передал Хэнту крупнейший город восточного Торэста! Если он не был готов встать на защиту этого города, где он будет стоять?!
На этот раз он посмотрел прямо на Торэста, явно приглашая его внести свой вклад в спор, и герцог заерзал на стуле.
— Поверьте мне, отец, — сказал он серьезно, выражение его лица было обеспокоенным. — Я понимаю, что вы говорите, и мысль о том, что мой народ находится во власти ереси, пусть и временно, тяжело давит на меня.
Глаза Хармича заблестели, и он не смог скрыть торжества во взгляде, который он бросил на Ферн и Салтара. Но Торэст еще не совсем закончил.
— Несмотря на это, — продолжил он тем же серьезным тоном, — как военный, я нахожусь в недовольном согласии с герцогом Салтаром. Генерал Рихтир блестяще справился с тем, чтобы замедлить еретиков настолько, насколько это было возможно, особенно после… опрометчивой манеры, с которой армия справедливости подверглась опасности — и проиграла — в кампании Шайло. — Он покачал головой. — Со всеми другими тяжелыми обязанностями, возложенными на королевство, в том числе на военно-морской флот, с которым я особенно хорошо знаком, нам пока не удалось восстановить силы, которые мы потеряли в Сиддармарке. У нас более пяти с половиной тысяч миль береговой линии, ваше преосвященство, в то время как вся наша сухопутная граница занимает менее чем тысячу миль с севера на юг, и после уничтожения западной эскадры флот еретиков в состоянии угрожать каждой миле этого побережья. — Он слегка пожал плечами. — Это наша ответственность — моя ответственность, как слуги короны и члена королевского совета — защищать всех подданных его величества, а не только мое собственное герцогство. При окружении угрозами со всех сторон, у нас нет другого выбора, кроме как тянуть время, пока мы восстанавливаем силы, чтобы дать бой еретикам. Пока мы этого не сделаем, лучшее, на что мы можем надеяться, — это продолжать тактику затягивания генерала Рихтира. Со временем — когда наши собственные силы станут сильнее, или когда результаты других армий Матери-Церкви заставят еретиков пересмотреть свою позицию здесь, на юге, — мы не только выстоим и будем сражаться, мы возобновим наступление и доведем джихад до окончательной победы. Однако до тех пор я считаю, что стратегия генерала Рихтира является наилучшей из имеющихся у нас. И я также думаю, что армия Сиридан в целом очень доверяет ему. Если бы мы сменили его в это время, моральному духу армии был бы
