– Очень я еще слаб, – заметил он.
– Тем более надо тебе сохранять спокойствие, ведь с каким рыцарем придется иметь дело.
– Я уж однажды имел с ним дело, вот что он мне оставил на память!
С этими словами Кмициц показал на рубец через все лицо.
– Расскажи, как было дело, а то король об этом только вскользь упомянул.
Кмициц начал рассказывать, и хоть зубами скрежетал и даже колпаком оземь хлопнул, однако отвлекся от мысли о своей беде и немного успокоился.
– Знал я, что ты человек отчаянный, – сказал маленький рыцарь, – но чтоб отважиться Радзивилла увезти из его же хоругви, этого я и от тебя не ждал.
Тем временем они дошли до квартиры. Оба Скшетуские, Заглоба, арендатор из Вонсоши и Харламп смотрели как раз крымские тулупчики, что принес показать торговец-татарин. Харламп, который лучше всех знал Кмицица, признал его с первого взгляда.
– Господи Иисусе! – крикнул он, уронив тулупчик.
– С нами крестная сила! – вскричал и арендатор из Вонсоши.
Не успели они опомниться, а Володыёвский и говорит:
– Позвольте представить вам ченстоховского Гектора и верного королевского слугу, что за веру, отчизну и короля проливал свою кровь.
Тут все еще больше изумились, а достойный пан Михал с жаром стал рассказывать все, что слышал от короля о заслугах Кмицица и от самого Кмицица о похищении князя Богуслава.
– Стало быть, – кончил он свой рассказ, – все это неправда, что наговорил об этом рыцаре князь Богуслав! Мало того, нет у князя злее врага, чем пан Кмициц; князь и панну Биллевич увез из Кейдан, чтобы так ли, этак ли отомстить ему.
– А нам этот кавалер спас жизнь и конфедератские хоругви предупредил, что князь воевода идет на них! – воскликнул Заглоба. – Да при таких заслугах все старые грехи должны быть забыты! Но Боже ты мой, как хорошо, что не один он пришел, а с тобой, пан Михал, как хорошо, что и хоругвь наша за городом, ведь страх как люты на него лауданцы, не успел бы он рот раскрыть, а уж они бы его подняли на сабли.
– От всей души приветствуем тебя, милостивый пан, как брата и будущего соратника! – сказал Ян Скшетуский.
Харламп за голову хватался.
– Да он никогда не пропадет! – говорил он. – Из любой пучины на берег выплывет, да еще со славой!
– Ну не говорил ли я вам! – кричал Заглоба. – Я, как увидал его в Кейданах, сразу подумал: вот это воитель, это удалец! Помните, мы ведь тотчас стали с ним целоваться. Моих это рук дело, что разбит Радзивилл, но и его, и ведь это меня Бог осенил в Биллевичах, что не дал я его расстрелять! Друзья мои, что за толк в сухой беседе, гость-то какой у нас, чего доброго, он подумает, что мы вовсе ему и не рады.
Услышав такие речи, Редзян тотчас отослал татарина с тулупчиками, а сам со слугою стал готовить угощение.
Но Кмициц об одном только думал: как бы разузнать у Харлампа, нельзя ли вызволить Оленьку.
– Ты был при этом, милостивый пан? – спрашивал он.
– Да я почти что и не выезжал из Кейдан, – ответил носач. – Приехал князь Богуслав к нашему князю воеводе. К ужину так разоделся, что прямо ослепил нас, и видно было, что панна Биллевич очень ему приглянулась, только что не мурлыкал он от удовольствия, как кот, когда его гладят по шерстке. Но о коте говорят, будто и он Богу молится, а князь Богуслав коль и маливался, так разве что одному сатане. А уж как он к ней подольщался, как за нею увивался, как мелким бесом рассыпался…
– Оставь! – сказал Володыёвский. – Не видишь разве, что сердце ему растравляешь.
– Нет, нет! Говори, милостивый пан, говори! – воскликнул Кмициц.
– Толковал он тогда за столом, – продолжал Харламп, – будто и самим Радзивиллам не зазорно на шляхтянках жениться, будто и сам бы он предпочел на шляхтянке жениться, чем на какой-нибудь там принцессе, из тех, что сватали ему французский король и королева; фамилий ихних я не упомнил, такие они были чудные, будто кто тебе в лесу на гончих порскал…
– Ну что ты об этом толкуешь! – остановил его Заглоба.
– Ясное дело, для того это он говорил, чтоб прельстить панну Биллевич. Мы тотчас это смекнули, переглядываться да перемигиваться стали, справедливо рассудив, что хочет он на невинность ее покуситься.
– А она? Что же она? Что же она? – лихорадочно спрашивал Кмициц.
– Ну, она шляхтянка, благородная девица, знает, как держать себя, и виду не подала и не глянула на него, но когда он о тебе заговорил, тут она так и впилась в него глазами. А как сказал он, будто ты посулился ему за сколько-то дукатов похитить короля и живым или мертвым доставить шведам, страх что тут сделалось с нею. Мы уж думали, помрет; но так она на тебя разгневалась, что превозмогла женскую слабость. А как начал он расписывать, с каким презреньем отверг твои посулы, тут уж она превозносить его стала и с благодарностью на него поглядывать, а потом уж и руки не отняла, как повел он ее из-за стола.
Кмициц закрыл руками глаза.
– Спасите, спасите, кто в Бога верует! – твердил он. И вдруг сорвался с места. – Прощайте!
– Как? Куда ты? – преградил ему путь Заглоба.
– Король меня отпустит, и я поеду и разыщу его! – ответил Кмициц.
– Ах ты, Господи! Да погоди же ты! Ты еще толком обо всем не узнал, а чтоб разыскать его, у тебя еще довольно времени. Да и с кем ты поедешь? Где его разыщешь?
Кмициц, быть может, и не стал бы слушать старика, но так ослаб он от ран, что силы совсем оставили его, он упал на скамью и, привалившись спиною к стене, закрыл глаза.
Заглоба дал ему чару вина, он схватил ее дрожащими руками и, проливая вино на бороду и грудь, осушил ее залпом.
– Ничего ты еще не потерял, – сказал ему Скшетуский, – осторожность только тут нужна, потому славен он и знатен. Станешь действовать сгоряча, опрометчиво, и панну Биллевич можешь погубить, и себя.
– Выслушай же Харлампа до конца, – сказал Заглоба.
Кмициц стиснул зубы.
– Не знаю я, по доброй ли воле уезжала панна Биллевич, – продолжал Харламп, – не был я при этом. Знаю, что россиенский мечник не хотел ехать, его сперва уговаривали, потом в арсенале заперли и, наконец, позволили беспрепятственно уехать в Биллевичи. Что греха таить, в плохих руках девушка, – ведь о молодом князе рассказывают, что и басурман не охоч так до женского пола, как он. Коль ему какая приглянется, так, будь она хоть замужем, он и на то не посмотрит.
– Горе мне! Горе! – повторил Кмициц.
– Вот шельма! – крикнул Заглоба.
– Мне только то удивительно, что князь воевода так вот сразу и отдал ее Богуславу! – заметил Скшетуский.
– Не искушен я в этих делах, – ответил ему Харламп, – могу только вам повторить, что офицеры говорили, верней сказать, Ганхоф, который знал все arcana[181] князя. Собственными ушами слышал я, как кто-то крикнул при нем: «Нечем будет Кмицицу поживиться после молодого князя!» А Ганхоф и говорит: «Больше политики во всем этом деле, нежели любви. Ни одной, – говорит, – девки князь Богуслав не пропустит; но коль даст ему панна Биллевич отпор, в Таурогах он ничего не сможет ей сделать, потому шум поднимется, а там княгиня с дочкой, и Богуслав на них очень должен оглядываться, жениться он хочет на молодой княжне. Тяжело, – говорит, – будет ему добродетельным прикидываться, но в Таурогах придется».
– Ну, теперь у тебя должен камень с души свалиться! – воскликнул Заглоба. – Не грозит, видно, девушке беда.
– Так зачем он ее увез? – взревел Кмициц.
– Хорошо, что ты ко мне обратился с этим вопросом, – ответил ему Заглоба, – потому я мигом соображу там, где другой год целый будет голову ломать. Зачем он ее увез? Не стану отрицать, наверно, она ему приглянулась; но увез он ее для того, чтобы всех Биллевичей держать в узде, – род это сильный и многочисленный, и боялись Радзивиллы, чтобы не вздумал он бунтовать против них.
– Может статься, что и так! – промолвил Харламп. – Но я одно только могу сказать: в Таурогах князю придется уняться, и не сможет он там ad extrema[182] отважиться.
– Где он сейчас?
– Князь воевода говорил в Тыкоцине, что он, верно, у шведского короля в Эльблонге, за подмогой должен он был туда поехать. В Таурогах его сейчас нет, это точно, гонцы его там не нашли. – Тут Харламп обратился к Кмицицу: – Хочешь, милостивый пан, послушать простого солдата, так скажу я тебе, что обо всем этом думаю: коль постигла панну Биллевич беда иль сумел князь любовь в ней пробудить, незачем тебе туда ехать; а коль ничего с нею не сталось, так уедет она вместе с княгиней в Курляндию, а там всего безопасней, и лучше места для девушки ты в Речи Посполитой не сыщешь, – ведь все наши земли полыхают в огне войны.
– Коль такой ты смельчак, как люди толкуют и как сам я считаю, – вмешался в разговор Скшетуский, – надо тебе сперва Богуслава схватить, а будет он в твоих руках, ты тогда свое возьмешь.
– Где он сейчас? – снова спросил Кмициц у Харлампа.
– Я уж тебе говорил, – ответил носач, – да ты так убит горем, что себя не помнишь. Думаю, в Эльблонге он и, верно, двинется с Карлом Густавом в поход на пана Чарнецкого.
