опасностей и болезней, подстерегающих буквально на каждом шагу, люди все-таки живут, и живут долго, а то даже и счастливо.
Тут Сергей Георгиевич сказал, что, видно, человеку вообще нельзя, чтобы совсем уж без страданий. Когда их нет — их попросту придумывают. Такое вот «выдуманное» страдание...
Бывает, кивнул Каретников. А бывает и выдуманное счастье.
Он отметил, что, кажется, Сергей Георгиевич на этих словах вопросительно посмотрел на него, словно бы ожидая какого-то продолжения. Может, и в самом деле сейчас следовало перейти к тому, ради чего он пришел сюда, но как это поинтеллигентнее сделать, чтоб удержаться на уровне их предыдущих всех разговоров, Каретников не знал.
После паузы, без всякого осуждения в голосе, а как бы заранее признавая за людьми такое вполне извинительное свойство, Сергей Георгиевич заметил с мягкой улыбкой, что а вообще-то ведь все, что выше нашего понимания, может быть только глупостью. Не так ли?
Андрей Михайлович на мгновение насторожился, но успокоил себя, что это не намек какой-нибудь, это не о нем, потому что — что же? — разве это выше моего понимания, что удачные браки вовсе не зависят от того, одногодки ли муж и жена, или муж на сколько-то лет старше? Пусть даже и на много лет...
Андрей Михайлович взглянул на часы и присвистнул: засиделись-то как! Скоро же мосты разведут!
Теперь затруднение было лишь в том, чем все-таки закончить их разговор. Но Сергей Георгиевич, тоже вслед за Каретниковым поднявшись и провожая в прихожую, вконец обезоружил его:
— Спасибо, Андрей Михайлович, что нашли возможным... Я очень рад нашему знакомству.
Ну и что же ему после этого? На искреннее чувство хамством, что ли, ответить?
На обратном пути Каретников похвалил себя, что не опустился до какого-нибудь базарного разговора или тона, что мог бы этим не только себя унизить, но, главное, дочери навредить. И хотя в своем представлении о себе Каретников придерживался того общего, свойственного многим, заблуждения, что для него всегда более важным бывает не упасть во мнении о себе самом, а вовсе не то, что могут подумать или что думают о нем другие, он все же вспомнил теперь, как рассчитывал вести разговор с Сергеем Георгиевичем, и хорошо, что вовремя обнаружил оплошность, с ходу сумел перестроиться, ибо и слова, и манера держаться, и тон, которые он планировал, были бы с этим человеком не просто неуместны, но нелепы и смешны, и могли бы вызвать лишь снисходительное и обидное сочувствие к его уровню рассуждений, да и к его уму.
Охотно он признал заслуги и Сергея Георгиевича: ведь с людьми обычно всегда только так разговаривают, как они сами позволяют с собой говорить...
Удовлетворенный этой поездкой, Каретников разрешил себе внеплановую, уже четвертую за сегодняшний день, сигарету, и, улыбнувшись, вспомнил, что ничего ему так и не было предложено из того, что он предусмотрел и обговорил сам с собой, поднимаясь к дверям Сергея Георгиевича, — ни кофе, ни сигареты. Он, верно, и не курит, решил Каретников.
Ни жена, ни дочь спать не ложились. Елена Васильевна после ухода мужа внимательно осмотрела все на телефонном столике — что он мог там искать? — и тоже наткнулась в конце концов на визитную карточку Сергея Георгиевича, вложенную дочерью в свою записную книжку, и, почти уверенная теперь, куда мог пойти муж, не удержалась, чтобы не сказать об этом Женьке, но встретили они Каретникова по-разному.
Елена Васильевна, не остыв еще от обиды, лишь вопросительно и на всякий случай осуждающе смотрела молча на мужа, а дочь была с ним такой предупредительно-ласковой, что поначалу Андрей Михайлович даже растерялся, а потом растроганно подумал о том, как она все-таки любит его. Лена уже, наверно, все рассказала ей, а может, догадавшись, где он, и этим поделилась, а Женька все равно так приветливо... да нет, прямо радостно бросилась к нему на шею! А у самой-то на душе...
— Ладно, ладно... — добродушно проговорил Каретников, успокаивая ее. — Все нормально...
— Что нормально? — не выдержав, подозрительно спросила Елена Васильевна. — Ты был у... Ты где был?
— У него, у него!.. — посмеиваясь, сказал Каретников. — Где ж еще?! Надо же было...
— Я так и знала! — всплеснула руками Елена Васильевна. — Ну кто тебя просил?! Кто?!
В другое время Андрей Михайлович вспылил бы в ответ: я что, не отец Женьке?! как это — «кто просил»?! — но сейчас он лишь усмехнулся, весело подмигнул дочери и, кивнув на нее, сказал жене:
— Между прочим, я в некотором роде отец этой вот девицы... Мог ведь я вмешаться?!
— Папочка! — просияла Женька, снова целуя его. — Какой ты у меня молодец!
— Вот видишь?! — победоносно посмотрел на жену Каретников. — Дочь-то сразу меня поняла!
— Значит, ты все ему сказал? — радостно спросила Женька.
— Так а что, собственно?.. — Каретников снял плащ. — Сама и скажешь. Я-то тут что?
— Ты ничего не объяснил ему? — все еще не верила Женька.
— Позволь, а что я должен был ему объяснять? — Каретников озадаченно смотрел на дочь.
— Да что он намного старше, чем я... и вообще, что это идиотизм! — крикнула Женька.
Каретников с недоумением посмотрел на дочь, обернулся к жене, но Елена Васильевна, переживая случившееся и, однако, торжествуя вместе с тем над мужем, сказала ему, указав на Женьку:
— Вот! Слышал? Любуйся теперь своей дочерью! Ты же ничего не знаешь!.. — Она умолкла.
— А что мне знать? Что?!
Жена не ответила, дочь фыркнула и пошла к себе.
— Подожди! — властно остановил ее Каретников. — Что происходит? В чем дело?
— Да ни в чем, — очень ровным голосом сказала дочь. — Просто он мне не настолько нравится, чтобы выходить за него замуж.
— Ах, не настолько!.. — язвительно протянула Елена Васильевна, но снова сорвалась на крик: — А на сколько же, интересно?! Нет, ты объясни, объясни своему папе!
— Ничего, мамочка, я не буду объяснять. Если тебе так хочется, сама объясни...
