с пятницы на следующую неделю, объявил, что уезжает в Москву на два дня — срочные дела, неопределенно сказал он Ивану Фомичу, — и пошел к ректору отпрашиваться. По логике так выходило, что и к ректору ему идти незачем, хотя тот, конечно, отпустит, и зря он операции отменил.
Дома он принялся собирать маленький чемоданчик, объяснив, что в министерство вызвали по поводу нового оборудования. Приборы дорогостоящие, покупаются на валюту — вот его и попросили на месте разобраться, что заказывать...
Никакой сколько-нибудь серьезной надежды, что он за два дня успеет, не было. Значит, как понимал он, и смысла ехать тоже как будто не было.
Приехал Андрей Михайлович в Москву рано, сразу же у вокзала увидел будку «Горсправка», дождался, когда она откроется, без труда, раз надо было, очаровал пожилую женщину доверительным, интеллигентным обхождением, и она обещала сделать все возможное, чтобы отыскать всех, кто носит фамилию «Васильева» и кого зовут «Вера Николаевна», сорока с небольшим лет. Он спросил, а нельзя ли, в порядке исключения, чтоб и с номерами телефонов, у кого есть? Долго ждать придется, предупредила женщина. Часа через два подойдите.
Каретников легко это принял — до вечера Вера все равно была на работе, — и поехал в гостиницу устраиваться. Все, что могли ему предложить, был дорогой трехкомнатный «люкс», притом лишь на одни сутки, ну, может, еще на полсуток, уступили ему. Конечно, он с благодарностью согласился: обратный билет был у него как раз на завтрашнюю полночь.
Он любил гостиницы. Они давали ощущение полнейшей независимости и покоя. Он все мечтал раньше, когда писал диссертации — сначала кандидатскую, потом докторскую, — чтобы пожить так в каком-нибудь чужом городе, в отдельном номере, с утра садиться работать, а вечерами бродить по незнакомым улицам, смотреть, слушать, знать, что никого здесь не встретишь, и до тебя никому нет дела, ни единой душе. Вроде и грустно немного, но принимаешь это совсем не тягостно, а отчего-то даже с некоторым умилением, растроганно к самому себе.
А потом вернуться в гостиницу, включить лампу у изголовья, покоситься на телефонный аппарат в привычном опасении, что вот-вот он зазвонит, тут же вспомнить, где ты, смотреть уже на телефон с симпатией, раз он не может помешать тебе, вытянуться на чистых накрахмаленных простынях, взбить повыше подушку — две подушки! — и неторопливо, не боясь, что каждую минуту могут отвлечь, приняться за хорошую книжку, на которую у себя дома и времени-то никогда нет. А если случится какой-нибудь детектив — то и его без помехи посмотреть можно. А с утра — опять за работу, еще с вечера накануне твердо зная, что и тут никто не может помешать тебе, потому что никого и нет рядом.
Оно все же какое-то особенное, это гостиничное одиночество, несравнимое со всеми другими одиночествами хотя бы потому, что с самого начала — и постоянно — знаешь о его временности, о том, что очень скоро оно кончится, и тем желаннее и приятнее оно тебе, пока длится.
Но три комнаты — это было слишком: как-то сразу же оказалось, что абсолютно некуда себя деть в них. Он посидел в удобном мягком кресле в гостиной, с недоумением разглядывая огромный пустынный сервант, где не было никакой посуды, встал с кресла, бесцельно прошелся по комнате, открыл и закрыл платяной шкаф со множеством ненужных ему вешалок, повключал везде свет — и люстру, и матовые светильники над диваном, — специально закурил, чтобы хоть чем-нибудь воспользоваться здесь — хотя бы этой хрустальной массивной пепельницей, раз ничего больше ему не нужно было: ни сервант, ни шкаф, ни весь яркий свет в гостиной. Он перешел в кабинет, подсел на минуту к большому полированному письменному столу, проверил, работает ли телефон, записал себе его номер на всякий случай, заглянул в спальню, лег на одну из широких кроватей и стал обдумывать предстоящий ему день.
Побриться сейчас, перекусить в буфете — и в «Горсправку». Там ему дадут некоторые телефоны — сразу же с них и начать. Неважно, что Вера на работе: не все же другие, кто тоже Веры Николаевны, обязательно работают. Их-то и отсеять пока. Возможно, Вера, например, вместе с матерью живет. Если со своей — это тогда полегче, он узнает у нее какие-то подробности: рабочий телефон, где работает, когда возвращается... А если со свекровью? Тогда ведь особенно и не расспросишь, сразу с подозрением: «А кто ее спрашивает?» Представляться-то он должен? Ну, кто он ей, Вере? Однокашник? Мол, вместе когда-то в одной школе учились? Институтский товарищ? Из райисполкома? Из домоуправления звонят? Сослуживец?.. Какой же сослуживец, если она на работе сейчас?! Это только вечером так можно представляться... Да, но совсем не исключено, что муж снимет трубку... И что тогда сказать?
Каретников подумал, насколько бы ему сейчас легче было искать, знай он о Вере, о ее жизни столько, сколько она о нем знала. За целый месяц умудрился лишь запомнить, что сыну лет тринадцать, кажется, да и то — из-за сапожек для Витьки. Она вот о нем почти все знает, ей найти его, если б она захотела...
В «Горсправке» его ожидала непредвиденная удача: не сотня адресов, как он опасался, даже не несколько десятков, а всего-то девять!
— Не может быть! — почти влюбленно глядя на пожилую женщину в окошке, сказал Каретников. — Или это не все?
— Исключительно все, — заверила женщина. — Но телефоны, к сожалению, только у троих.
— Вы сейчас никуда не уйдете? — спросил Каретников. — Я мигом...
— Куда же я уйду в рабочее время?! — удивилась она.
Он отыскал неподалеку гастроном и спросил хорошую коробку конфет. «Еще вам и хорошую?! А никаких — не хотите?!» Никаких — он не хотел, развесные брать отказался, прошел прямо к директору — им оказался молодой, интеллигентного вида парень в прекрасном светлом костюме, — и Каретников, вкладывая в свою улыбку все обаяние, на которое был способен, поинтересовался, не хочет ли тот с утра доброе дело совершить. «Хочу», — рассмеялся парень.
Растроганная подарком, женщина из «Горсправки» объяснила ему, что в каких районах искать: вот это — в Новых Кузьминках, это — в Кунцево, здесь вот лучше на метро — с пересадками минут сорок, а потом еще автобусом шесть или семь остановок, — тут дальше — Лианозово, Теплый Стан... Она сочувственно посмотрела на Каретникова:
