Он не успел довести мысль до конца — поскользнулся в чем-то влажном, пропустил удар, и то, что осталось от Сереги, заученно вбило ребро ладони ему в гортань и отбросило на пол, под ноги остальным. Секунду спустя свалили-таки и самого Серегу — прямо на умирающего, и тот еще успел ощутить, как прямо на нем добивали того, с кем не раз…
* * *
Женщина бежала по лестнице, легко отталкиваясь ногами от широких ступенек, и разорванная почти до талии длинная юбка летела следом, длинные лоскутья цвета лежалых листьев мотались из стороны в сторону. Левая сторона шеи женщины была страшно исполосована, кое-где нелепо поблескивали застрявшие мелкие стеклянные осколки. Некогда изящное фигурное декольте было косо разорвано, и из разрыва вместо левой груди свисали влажные лохмотья кожи и мышц. Правая рука болталась вдоль тела в такт движениям — ладонные кости сломаны, суставы вывихнуты — следствие мощного удара, о котором женщина уже ничего не помнила — не помнила и того, что она женщина, и не понимала, что такое боль. Единственное, что существовало в сознании мчавшегося вверх существа — ненависть, животная, слепая, всесжигающая и более древняя, чем мрамор, по которому ступали его ноги. Словно узконаправленный луч, эта ненависть высвечивала любого человека, и тогда весь мир, кроме него, переставал существовать. А сейчас средоточие ненависти сидело там, наверху, свесив ноги с широких перил и хохоча во все горло. Женщина подвывала от нетерпения, и рот, из которого несся этот неистовый вой, растягивался, как у жабы, казалось, все лицо состоит только из этого чудовищно большого рта. Здоровая левая рука протянулась вперед, согнув длинные пальцы когтями. Утром эти пальцы обрабатывали в лучшем волжанском салоне красоты, их движения были медленными, томными и осторожными — не дай бог сломать ногти. Сейчас они рвали на куски, а от ногтей остались только жалкие обломки.
Второй этаж.
* * *
Художник, внимательно глядя на взбегавшую вверх сумасшедшую, улыбнулся иной улыбкой. Вот он, тот самый момент, то ощущение, которого он еще не испытал. Хватит, пора. Он не пытался отогнать женщину выстрелами, а с любопытством разглядывал ее, как ценитель разглядывает картину. Впрочем, она и была картиной. Особенной картиной. Он больше не смеялся. Он ждал. И только когда женщина приблизилась на расстояние прыжка, его палец спустил курок — ровно и уверенно, хотя и было что-то сожалеющее в этом простом нажатии. Он выстрелил дважды.
Женщина остановилась возле перил, пьяно пошатываясь, к ненависти на ее лице примешалось совершенно детское изумление. Она качнулась влево, привалившись к перилам, потом ее мотнуло вперед. Руки упрямо тянулись к сидевшему совсем рядом человеку, ноги медленно, но верно снова начали делать шаг за шагом, таща за собой раскачивающееся тело, стукавшееся бедром о балюстраду.
Он не стал больше ждать, а одним легким прыжком соскочил с перил и перехватил одну из протянувшихся навстречу рук, дернув на себя и вбок так, что хрустнули суставы. Женщина завалилась вправо, ударилась животом о перила, издав странный квакающий звук, и перевалилась вниз, оставив на перилах широкий красный след. Она не закричала, но вскрикнул кто-то внизу, ставший свидетелем ее падения. Спустя секунду раздался глухой звук удара.
Художник слегка улыбнулся — удовлетворенно, умудренно и с едва заметной печалью, с какой много лет спустя люди смотрят на здание школы, в которой когда-то учились. Он перешагнул последнюю черту. Из всего неизведанного осталась только собственная смерть.
На подбородок попало несколько капель крови, он их вытер, потом склонился над перилами. Женщина неподвижно лежала на ступеньках, выгнувшись так, словно собиралась сделать кульбит. Его взгляд скользнул по ней походя, почти не задержавшись, не задержался он и на Баскакове, который, приоткрыв рот, только что выпустивший тот самый крик ужаса, смотрел на тело, а его рука плыла ладонью к левой стороне груди в удивительно плавном и красивом жесте, словно он долго отрабатывал его перед зеркалом. Но было там, внизу, нечто куда более интересное — там был человек — не обезумевший, не оцепеневший от ужаса, не поддавшийся панике. Он стоял недалеко от подножья лестницы и, подняв голову, смотрел на Художника. Судя по выражению его лица, он увидел его только что, и движение его правой руки лишь чуть-чуть, но все же запоздало за взглядом, и Художник уловил начало этого движения прежде, чем оно дошло даже до середины, и когда воздух пронзила серебристая вспышка, он уже сам двигался в сторону. Нож, завершая свой полет, лишь распорол ему плечо, хотя должен был вонзиться в ямку у основания шеи, по руке побежала тонкая, щекочущая струйка крови — забавное, смешанное с болью ощущение.
А метнувший нож человек уже бежал вверх по ступенькам.
* * *
Он не мог понять, как это произошло. Этого просто не должно было произойти. Так могло среагировать его собственное тело, с отточенной за долгие годы реакцией, но не ее. Он не никак не мог промахнуться. Но, тем не менее, это произошло, и Наташа молниеносно дернулась в сторону, так что нож пролетел мимо, не причинив ей особого вреда и лишь слегка задев руку. Девушка засмеялась — не без сочувственного снисхождения, склонилась над перилами и сделала ему приглашающий жест левой рукой, по которой уже протянулась влажная яркая полоска, и даже с такого расстояния Андрей мог разглядеть безжалостное исследовательское любопытство в ее глазах.
Свой промах он увидел в движении — рванулся к лестнице сразу же после броска. Он еще не знал, что произойдет, когда достигнет последней ступеньки. Другого ножа у него не было, все патроны он давно расстрелял, прихватить чужое оружие возможности, да и времени не было. Если бы только он заметил ее раньше… но когда все началось, Андрей сразу же потерял Наташу из вида — она исчезла, как бесплотный призрак, и он даже не успел понять, как это произошло, отвлекся, как и все, когда на зал словно опустилось тяжелое черное облако. А потом в толпу ворвалась стая демонов, и все вокруг превратилось в мешанину из мечущихся людских тел. Наташа на какое-то время отошла на второй план, а первый занял процесс собственного выживания. Стрелять впустую, на испуг было бесполезно — сумасшедшие не знали страха и не понимали его, почти сразу выяснилось, что не понимали они и боли, остановить их могла только собственная смерть, но убивать он не хотел… кем бы они ни были, Андрей чувствовал свою долю вины перед этими существами, которых уже язык не поворачивался назвать людьми. Тело взялось за привычную работу, передвигаясь, уворачиваясь, ломая чужие кости, а глаза непрерывно искали ту, за которой пришел сюда — искали и не находили. Он увидел Чистову лишь когда наверху прогремели выстрелы, вскользь удивился, что не заметил ее раньше, и кинулся к лестнице, но тут как назло под руку подвернулось несколько чьих-то вусмерть перепуганных подростковых чад, за которыми целеустремленно неслись двое мужчин — судя по остаткам внешнего вида явно чьих-то недавних охранников. Сумасшедших он отшвырнул, задержав на время, а подростков, не церемонясь, как узлы тряпья, выпихнул в одно из разбитых окон, благо этаж был первым — лучше пусть ушибутся или сломают пару костей, чем останутся здесь, на полу, с разорванным горлом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
