— Мама! — не выдержала она и выскочила из своего укрытия. — Я здесь! Подождите!
Они не услышали — исчезли за дверями, но услышал кое-кто другой и вцепился в ее локоть мертвой хваткой. Повернувшись, она завизжала и рванулась в сторону, но существо, держало крепко. Десять минут назад она знала его, как свою подружку и одноклассницу, Соньку Баскакову, но теперь это было именно существо, начисто лишенное не только личности Соньки Баскаковой, но и интеллекта вообще. Не так давно красивое голубое платье свисало грязными клочьями, едва-едва прикрывая тело, которое, казалось, являлось одним большим кровоподтеком. Несколько зубов были выбиты, остальные скалились в глупой слюнявой ухмылке, правый глаз заплыл, на шее багровела длинная косая царапина. Нелепо вывернутая рука беспомощно хлопала по бедру при каждом шаге. По лицу с неуловимой скоростью пробегали два выражения, сменяя друг друга — Соня то гримасничала и бессмыс-ленно хихикала, то, съежившись, начинала озираться в диком ужасе, а само лицо казалось нездорово бледным и оплывшим, точно лицо утопленника, много дней проведшего в воде.
— Пусти! — завизжала она, пытаясь освободиться от железной хватки недавней подруги. — Отцепись, отвали! — она изо всех сил била кулаком по запястью Сони. — Отпусти!
Но та не разжимала пальцев и тупо смотрела сквозь нее, продолжая издавать тонкие хихикающие звуки, точно гиена. Впрочем, она не пыталась напасть на нее, как прочие сумасшедшие — просто держала за руку, в то время как ее лицо бесконечно жонглировало все теми же двумя выражениями.
В конце концов она снова побежала к дверям, за которыми скрылись ее родители. Соня волочилась следом, словно тяжеловесный якорь, еле-еле перебирая ногами, и не изъявляла ни малейшего желания отпустить ее руку. Каждый шаг давался с трудом, и в легких, не смотря на нежный возраст уже достаточно прокуренных, начало жгуче покалывать.
Она так и не успела понять, откуда взялся этот человек, да, в сущности, это было не так уж важно. Мужчина был довольно рослым — это было явно заметно даже несмотря на то, что он бежал, невообразимо скрючившись, точно хотел свернуться клубком. Его ноздри ритмично сокращались — он, словно собака, втягивал в себя густой зальный воздух, глаза были плотно закрыты, в руке зажат целый букет серебряных ресторанных вилок остриями вперед, губы прыгали, как будто их дергали за невидимые ниточки. Он бежал очень быстро, он бежал за ними.
Вскрикнув, она метнулась в сторону, но недостаточно быстро — задержала Соня — тяжелая, неподатливая. Одновременно с ее движением мужчина взмахнул рукой, и несколько тонких зубьев распороли ей плечо, одно скрежетнуло по кости.
— Вперед и вверх, — скрипуче сказал человек и снова взмахнул рукой. — Вперед и вверх, вперед и вверх…
Она кинулась в сторону лестницы, уже мало что соображая. Теперь бежать стало легче — Соня, вереща, добавила прыти, благодаря неожиданно проснувшемуся инстинкту самосохранения. Но уже недалеко от лестницы ее нога зацепилась за чье-то тело, она споткнулась и упала, разбив нос о плиту. Соня тяжело навалилась сверху, продолжая тонко визжать.
«Она хоть наверху… — успела мелькнуть мысль, пока они возились, пытаясь подняться. — Может, сначала ее?..»
* * *
Палец дрожал на курке. Лучше всего было выстрелить сейчас, в затылок. Почему-то очень не хотелось видеть его лицо, хотя что ему, Творцу, лицо какого-то там человека? Люди давно не имели значения — всего лишь сырье для картин, всего лишь клетки, наполненные демонами… Странно, что и он когда-то был таким же. Таким же…
Но мгновение было упущено, человек повернул голову, и Художник увидел на его лице выражение, которого не видел еще никогда, — глухое, беспросветное отчаяние. Художник дернулся, словно от электрического разряда, и внезапно где-то глубоко внутри него стремительно пронеслось давно забытое…
Бедная девочка, ты очень дорого заплатила за свой дар, и мне тебя искренне жаль…
Я люблю тебя, мне не важно, какая ты стала — я все равно тебя люблю, запомни это. Я ведь знаю, какая ты на самом деле, а это все чужое, не твое, это просто грязь. Ничего, мы что-нибудь придумаем…
Мы должны жить и будем жить, слышишь? Мы выживем! Как угодно, с какой угодно совестью, но выживем! Мы люди! Мы ни в чем не виноваты! Так сложилось… не наша это вина. Мы будем жить — так или иначе!..
Раньше ты тлела, но теперь ты горишь. Скоро ты вся сгоришь. И они сгорят вместе с тобой… Каждый человек для тебя — это бездна. И однажды ты можешь не только унести в себе ее часть — ты можешь вообще не вернуться. Ты можешь просто исчезнуть…
Человек, когда-то, неизмеримо давно посмевший назвать Художника «бедной девочкой», почти сразу же отвернулся и вместо того, чтобы броситься к нему, перебросил свое тело через перила в стремительном прыжке и исчез внизу. А Художник закричал, прижав запястья к вискам. В его крике не было ничего человеческого — это был темный, глубокий, яростный рев хищника, в разгар охотничьей погони угодившего в капкан. Крик разлетелся по залу, заполнил его целиком, проникнув в малейшую щель, заметался среди колонн, эхом отлетая от стен. Художник швырнул пистолет вниз и, закрыв ладонями дергающееся лицо, отскочил от балюстрады.
* * *
Прямо перед ногами Сканера что-то тяжело брякнуло. Он испуганно дернулся назад, глядя на упавший перед ним пистолет, но тут же остановился, и на его лице появилась отрешенная улыбка. Он нагнулся, подобрал пистолет, воровато огляделся и, убедившись, что никто этого не заметил, спрятал его под френчем. Он еще не знал, для чего пистолет может ему пригодиться, но шедшая рядом и видимая ему одному золотоволосая в синем шелковом белье сказала, что он поступил совершенно правильно — еще более правильно, чем когда согласился выполнить поручение Чистовой. А уж не верить ей было нельзя.
* * *
Он не знал, зачем повернулся в тот момент, теряя частичку драгоценного времени, — ведь и так было ясно, что придется делать, и так было ясно, что теперь он точно проиграл. Позже Андрей убеждал себя, что сделал это лишь для того, чтобы увернуться от очередного выстрела, но понимал, что это не так. Что-то другое. Что-то, чему объяснения не находятся никогда.
Он ожидал увидеть все то же безжалостное прекрасное лицо, под которым была безвозвратно похоронена Наташа Чистова, но увидел иное, невозможное — сквозь лицо Анны, если то, что стояло там вообще было возможно называть человеческим именем, словно сквозь туман проступило другое лицо. Пусть не такое красивое, не такое совершенное, но несомненно лучшее и истинное. Будто толстостенная темница на мгновение стала прозрачной, и пленница выглянула наружу. В расширенных карих глазах дрожали ужас и боль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
