Потом стали выяснять, "кто поднял панику о важных переменах на фронте, но такового не нашли. В тот раз плохо искали, холодно было…
Сколько процентов из числа переполошенных граждан монастыря тогда поверило в советское наступление — мне неизвестно.
Зима тянулась медленно, и казалось, что она никогда не кончится. Да и вообще все "ледниковые периоды" на Земле для "голи перекатной" были "затяжными", а потому и ненавистными. Особенно для меня: практически я был голым. Не полностью голым, что-то на мне всё же было, но это "что-то" никак не могло защитить от "космического холода", что царил за стенами старой кельи.
Перечень моего гардероба "военного времени": штаны из военного брезента до колен и с одной лямкой через плечо. Тонкого брезента защитного цвета. С пуговицей. Какой из воюющих сторон принадлежал брезент на моих тощих ягодицах — "следствием не установлено". Штаны из тонкого, но военного брезента были изготовлены руками записной мастерицы "военного времени": матерью. Всё она и всегда!
Штаны носились на голом теле, и при всей тонкости военного брезента, ухитрялись швами натирать "причинные" места" обладателя. Их никогда не забуду. Карманов в штанах не предусмотрели, и это было вторым, но не меньшим огорчением, чем натирание "причинных" мест грубыми швами. Брезент — он и есть брезент.
Рубашка "свободного покроя", как сказали бы о ней сегодня. С длинным рукавом и без деталей. Чулки на завязках. Резинок не было. Точно будет, если сказать так: "резинки, исчерпав себя как резинки, продолжали служить моему телу верёвочками" Подтяжек, кои в старые времена держали детские чулки на нужном уровне, я не имел. Не было и зимнего пальто, а то, что было, мать называла словом, полученным в детском доме: "харпаль". В слове слышен "кусок" верхней одежды "паль" — этого и достаточно.
Выросшие, вроде меня в "тряпочной" нищете люди до конца дней своих остаются безразличными к одежде:
— Тело закрыто от "внешнего влияния"? Закрыто! Большие желания — блажь!
Зимнего пальто, а равно и осеннего, у меня не имелось.
Когда заключение в четырёх стенах кельи становилось невыносимым — учинял "русский бунт бессмысленный и жестокий" с результатом: получал ношеные валенки сестры, одевался во всё, что могло подойти, и я обретал свободу!!! "Восстания", хотя и не частые, в глазах сестры "хорошим" меня не делали. Она не понимала "страданий в заключении", и все претензии на пользование "личным имуществом" расценивала как враждебные выпады.
Но всё проходит. Прошла и лютая зима за номером сорок один/дробь два. Наступала своим порядком весна, но и она имела разделы, из которых интересным был такой: когда, не опасаясь простуды, можно будет бегать босиком! Тогдашне время было удивительным: о таком явлении, как простуда, мы ничего не знали. Кого сейчас из детей, возрастом полных восемь лет, выпустят босиком на прогулку в середине апреля? Нет таких сумасшедших! И впредь не ожидается! Как интересно всё происходило: вначале выйдешь из кельи и постоишь на прогретом солнцем и сухом клочке земли… Ноги привыкают быстро и начинают действовать отдельно от головы, самостоятельно. Тянут далее первого места, и не успеешь сообразить, как эти ноги унесли тебя от дома!
Не люблю нашу зиму. Красивая она, стерва, поэтичная, много о ней сказано хорошего. Но кем? Думаю, что ни один голодранец не воспел "русскую зиму", её воспевали сытые и одетые люди.
Стал взрослым, начал работать, мог вынуть "главный козырь жизни": "одеться и обуться" и поменять отношение к столь прекрасному дару природы, как зима, полюбить её! Но нет, не приходит любовь к зиме, не рождается любовь! Зима — вот она, а любви — нет! С чего бы так?
— Не ты один зиму не любишь. Ваша зима нелюбима и работниками жилищно-коммунального хозяйства. Родную, русскую зиму они ненавидят за два нехороших свойства: внезапный приход и лютость — поставил бес "точку"
Глава 83.
Друг. Вопросы без ответов.
Лето почему-то приходит медленно, а уходит — быстро. Странно, но этот феномен занимает меня и до сего времени.
Недалеко от водонапорной башни, в аллеи из старых лип, немцы отрыли два углубления с наклоном. В этих, не очень глубоких ямах, стояли две громадные машины. Большие. Интересные. С "усиками".
Названия фортификационных сооружений тогда, разумеется, не знал. Потом служба в "сапёрах" (строительный батальон) сроком в три года дала пояснения о яме с наклоном: это был "капонир". В семь лет видел сооружение вживую, а в двадцать — узнал название. Расстояние между виденным и понятым всего-то четырнадцать лет. Немного, бывало и больше…
Немецкая техника пробыла в капонире совсем малое время и незаметно убралась.
Должен заметить, что немцы в монастыре долго не задерживались и "явления сильного привыкания" монастырцев и пришлых иностранных граждан не наблюдалось. По каким причинам не задерживались — выяснить я не мог. И не только я. Да и для чего такие знания?
Если удариться в шутки о пребывании немцев в монастыре, то можно сказать так: "Их не любил главный монастырский домовой". Есть и другой вариант ответа: "и они испытывали на себе действие проклятья, что наложили на монастырь изгнанные советской властью, монахини". Но эта версия не выдерживает критики: "а при чём тут немцы? С чего бы им испытывать проклятье, их не касающееся? Разве они поганили монастырь? Они своих монастырей и костёлов не оскверняли, так с чего бы им осквернять наш? Советская власть пыталась вменить им статью "осквернение русских храмов", но как всегда — врала: действующие храмы они не оскверняли.
— Вроде бы в их истории такого позора не было.
У врагов был выбор: они могли находиться в монастыре, могли этого и не делать, а насельникам монастыря из числа "советских пролетариев" ни раньше, ни позже уйти из монастыря было некуда. Но это — фантастика.
Немцы не любили окраин. Отечественные историки объясняют такую их нелюбовь страхом перед действиями народных мстителей — партизан. Но в монастыре никто не партизанил, в нём проживало очень мало мужчин, да и те, что имелись, и в мыслях не имели намерений оказывать захватчикам сопротивление по простой причине: многие были немецкими прислужниками. Коллаборационистами. Кто такие "коллаборационисты" — этого никто из монастырских насельников не знал, и такие незнания позволяли им работать на оккупантов. Догадывались, что, служа немцам, плохо поступают против советской власти, но утешались:
— А кто нас накормит!? — возвышенные, красивые и благородные мысли почему-то не хотели обитателей монастыря, когда их желудки были пустыми.
— Немцы не любили ваш монастырь за его убожество. Один сортир у западной часовни довоенной постройки чего стоил!
Был товарищ Митяй, парнишка года на два старше меня. Тогда все были товарищами, не враждовали, отсутствовали поводы для вражды. Чего делить? Все были равны в голоде, холоде и наготе. К "трём китам" добавлялся и "крокодил": война всех одинаково пыталась изжить со света.
Как-то утром летнего дня я отправился на исследования монастыря. Родимый монастырь давно и надёжно был исхожен во всех направлениях, не было в нём ни единого неисследованного уголка, и всё же каждый раз в "экспедициях" я открывал что-то новое.
В аллее из старых лип встретил товарища Митяя. Он двигался со стороны капониров, и, поравнявшись со мной, без предисловий, показал вещь, похожую на предмет, коим родительница толкла варёную картошку.
Митяев предмет сгодился бы для такого дела, но утолщённая часть была покрыта железом. Что железных "толкушек" не бывает — знал: предмет для разминания варёной картошки должен быть из дерева!.
— Пойдём гранату разряжать — сказал Митяй, разом объяснив название предмета, обладателем которого был.
— Не-а! — сразу и твёрдо ответил Митяю и пошёл к брошенным немецким капонирам.
Сколько времени продолжались мои "исследования" капониров, что для меня было интересного в оставленном капонире — как сегодня ответить? но только через какое-то время услышал в той стороне монастыря, где была келья Митя, грохот! Грохот дёрнул меня, но не взрывной волной, а чем-то другим, более ужасным. Грохот от гранаты был пустяком в сравнении с "симфонией войны", кою имел удовольствие познакомиться на то время.
Я бросился к келье, где проживал приятель. Метров сто было до неё, и когда я, пролетев эти метры, оказался у крыльца…
…с какого возраста разрешить показывать мальчикам развороченные гранатой внутренности их товарищей? И нужно ли такое с ними проделывать?
— Нужно! С любого возраста! — отозвался бес, — по вашей уверенности: "от таких картин крепче становитесь", "закаляетесь".
Митяй сидел на крыльце, свесив голову, а то, что должно было быть его животом, он прикрывал руками. Мёртвыми. Или это были не руки? Всё содержимое его абдоминальной области, как сказал бы медик, было на входной двери в виде мелкого фарша… Ничего иного не могла сделать немецкая граната с приятелем Митяем.
