— Не хочется, не могу. Душно очень.
— Мне в штабе сказали: опять немцы продвинулись к Купоросной балке, надо тебе уезжать, Вера, надо. Боюсь за тебя. Ты одна теперь у меня. Я перед мамой за тебя отвечаю.
— Ты ведь знаешь, я не поеду, зачем говорить об этом.
Они некоторое время молчали, оба глядели в темноту, отец, чувствуя, что дочь не спит, она, чувствуя, что отец не засыпает, думает о ней.
— Чего ты вздыхаешь? — спросил Степан Фёдорович.
— Я рада, что Павел Андреевич к нам пришел,— сказала Вера, не отвечая на вопрос отца.
— Меня сейчас Николаев спрашивает: «Что это с Верочкой нашей? Что с ней творится?» Ты о летчике своем волнуешься?
— Ничего со мной не творится.
— Нет, нет, я и не спрашиваю.
Они снова замолчали, и опять отец чувствовал, что дочь не спит, лежит с открытыми глазами.
— Папа,— вдруг громко сказала Вера,— я должна тебе сказать одну вещь.
Он сел на постели.
— Слушаю, дочка.
— Папа, у меня будет маленький ребенок.
Он встал, прошелся по комнате, покашлял, сказал:
— Ну что ж.
— Не зажигай, пожалуйста, свет.
— Нет, нет, я не зажигаю.— Он подошел к окну, отодвинул маскировку и проговорил: — Вот это да, я даже растерялся.
— Что ж ты молчишь, ты сердишься?
— Когда ребенок будет?
— Не скоро, зимой…
— Да-а-а,— протяжно проговорил Степан Фёдорович,— давай выйдем во двор, душно действительно.
— Хорошо, я оденусь. Иди, иди, папа, я сейчас приду, оденусь.
Степан Фёдорович вышел на станционный двор. Стояла прохладная, безлунная, звездная ночь. В темноте светлели большие белые изоляторы высоковольтных кабелей, идущих к трансформатору. В сумрачном просвете между станционными постройками виден был темный, мертвый город. Далеко на севере, со стороны заводов, время от времени мерцали белые зарницы артиллерийских и минометных залпов. Вдруг широкий неясный свет вспыхнул над темными улицами и домами города, казалось, сонно взмахнула розовым крылом огромная птица — то, видимо, взорвалась тяжелая бомба, сброшенная ночным бомбардировщиком.
В небе, полном звуков, движения, мерцающих зеленых и красных нитей трассирующих снарядов, в той непостижимой, непонятной человеку высоте, которая одновременно объединяет в себе и высоту, и ужасную глубину бездны, светили осенние звезды.
Степан Фёдорович услышал за спиной легкие шаги дочери, она остановилась возле него, и он ощутил на себе ее спрашивающий и ожидающий взгляд.
Быстро повернувшись к Вере, он всматривался в ее лицо, потрясенный глубиной и силой охватившего его чувства. В ее печальном, похудевшем личике, в ее темных, пристально глядевших на него глазах была не только слабость беспомощного существа, ребенка, ждущего отцовского слова, в ней была и сила, та удивительная и прекрасная сила, которая торжествовала над смертью, бушевавшей на земле и в небе.
Степан Фёдорович обнял худенькие плечи Веры и сказал:
— Не бойся, доченька, маленькому не дадим пропасть.
52
Две недели шли бои на южной окраине и в центре города. 18 сентября 62-я армия по приказу Ерёменко контратаковала немцев, чтобы сорвать переброску немецких войск на север. Одновременно наступали наши войска, расположенные северо-западнее города.
Оба эти наступления успеха не имели, северный клин немцев, по-прежнему упираясь в Волгу, разделял фронты.
21 сентября немцы силами пяти дивизий — двух пехотных, двух танковых и одной мотодивизии — атаковали центр города. Главный удар пришелся по дивизии Родимцева и двум стрелковым бригадам. 22 сентября бои в центре города достигли высшего напряжения. Дивизия Родимцева отбила двенадцать атак, но все же немцы потеснили ее и заняли центр города. Родимцев ввел в бой свой резерв и удачной контратакой заставил немцев несколько отступить. С этого дня 13-я гвардейская дивизия, оставив центр, прочно удерживала восточную часть города вдоль побережья Волги.
Эпицентр битвы медленно перемещался с юга на север, от городских улиц, где засел Родимцев, к заводам. В октябре вся мощь немецкого удара обрушилась на заводы.
А новые дивизии все шли и шли в Сталинград. Следом за Родимцевым пришел Горишный, за Горишным Батюк. Горишный стал вправо от Родимцева. Батюк стал вправо от Горишного; в их районе стал Соколовский. Дивизии Горишного и Батюка занимали оборону в центре у Мамаева Кургана, мясокомбината, под напорными баками.
Влево от них, на юг, вниз по течению Волги, в центральной черте города осталась дивизия Родимцева. Вправо от центральных дивизий, на север, вверх по течению Волги, на заводах заняли оборону новые части: дивизии Гурьева, Гуртьева, Желудева, следом за ними пришел Людников.
Еще севернее, на крайнем правом фланге, стояли бригады полковника Горохова и Болвинова.
Плотность обороны все увеличивалась, да так, что полнокровная дивизия обороняла один лишь завод. Гвардейская дивизия генерала Гурьева расположилась на «Красном Октябре»; стрелковая сибирская дивизия полковника Гуртьева — на заводе «Баррикады»; гвардейская дивизия генерала Желудева — на Тракторном, туда же несколько позже пришла дивизия генерала Людникова.
Эти огромные массы войск пришли из-за Волги и заполнили оборону, расположенную в узкой полосе прибрежных городских строений и на заводах, прилегавших к Волге. Лишь в отдельных местах расстояние от переднего края обороны до волжской воды превышало тысячу — тысячу двести метров, в большинстве полоса обороны была шириной в триста—пятьсот метров.
Войска снабжались через Волгу, так как они были отрезаны от Большой земли и с севера, где на фланге стоял Горохов, и с юга, где стоял Родимцев.
Северный немецкий клин отделял защитников города от Донского фронта. Южный немецкий клин отделял сталинградцев от 64-й армии генерала Шумилова.
Войска были вооружены всеми видами легкого оружия, поворотливыми подвижными пушками и минометами малых калибров, пулеметами, автоматами, обычными и снайперскими винтовками, ручными гранатами, противотанковыми гранатами, бутылками с горючей жидкостью. Саперные батальоны располагали большим количеством тола, противопехотных и противотанковых мин. Вся полоса обороны превратилась в единое инженерное сооружение, покрылась густой сетью окопов, ходов сообщений, блиндажей, землянок.
Эта прочная сеть, этот новый город окопов, подвалов, подземных туннелей и труб, водопроводных и канализационных колодцев, логов, оврагов, идущих к Волге, лестничных клеток, авиационных воронок был густо населен военными людьми. В этом новом городе находился штаб армии, штабы дивизий, штабы многих десятков стрелковых и артиллерийских полков, десятков пехотных, саперных, инженерных, пулеметных, химических, медико-санитарных батальонов.
Все эти штабы были связаны с войсками и между собой телефонной связью, радиопередатчиками, системой посыльных и делегатов связи.
Штаб армии и штабы дивизий держали беспроволочную радиосвязь со штабом фронта, с тяжелым оружием, расположенным на левом берегу Волги.
Электромагнитные волны, шедшие от радиопередатчиков к радиопередатчикам, выражали не только связь переднего края с глубиной Сталинградской обороны, простиравшейся далеко на восток, захватывающей не только огневые позиции артиллерии средних и тяжелых калибров, не только аэродромы истребительной авиации, не только аэродромы бомбардировочной авиации, но и домны Магнитогорска, но и танковые заводы Челябинска, но и коксовые печи Кузнецка, но и колхозы и совхозы Урала и Сибири, но и военные базы и рыболовецкие промыслы Тихоокеанского побережья.
Определились ритм и размеры Сталинградского сражения.
Размах битвы стал огромен. Это видели, чувствовали и те, кто не имел прямого причастия к боям,— сотрудники тыловых учреждений и баз, железнодорожники, работники отдела снабжения горючим, питавшего бензином поток машин; работники артснабжения, доставлявшие на ДОПы астрономические количества снарядов, пожираемых тысячами пушек, миллионы патронов для винтовок, автоматов, противотанковых ружей, десятки тысяч ручных гранат и мин.
Мощь огня свидетельствовала о мощи моральной, духовной энергии, затрачиваемой на борьбу. Миллионы пудов снарядов, гранат, патронов находились в прямой связи с напряжением воли, трудом, самопожертвованием, яростью, терпением тех сотен тысяч людей, которые потребляли эти горы стали и взрывчатки.
Размеры битвы ощущали жители заволжских деревень в тридцати—сорока километрах от Волги: зарево стояло в небе, грохот, то нарастая, то стихая, не прекращался днем и ночью.
Напряжение этой битвы передалось токарям, наладчикам на заводах боеприпасов, железнодорожным грузчикам, диспетчерам, шахтерам на рудниках, доменщикам и сталеварам.
Напряжение битвы ощущалось в газетных типографиях, в работе радио и телеграфа, оно ощущалось в сотнях и тысячах выходивших в стране газет, его ощущали в лесной глуши и на далеких полярных зимовках, его чувствовали старики, инвалиды и старухи колхозницы, сельские школьники и знаменитые академики.
