— Вы не присядете к моему столу, господин лейтенант? — говорит он. Мне бы надо кое-что сказать вам…
Лейтенант, видимо, погружен в свои мысли. Он отрицательно машет рукой.
— Я, право, очень занят, — говорит он уклончиво.
Но когда ротмистр делает приглашающий жест, он идет вместе с ним к столу. Виолета все время не спускает с лейтенанта глаз.
— Вы ведь знакомы с моей дочерью, господин… — Ротмистр смущенно смеется. — Представьте, я забыл ваше имя, господин лейтенант!
Лейтенант несколько оживился под взглядом Виолеты. Она смотрит на него так умоляюще, с такой любовью, что это сразу же вызывает в нем сильнейший отпор. "Подумать только, она все еще не поняла, что с нею покончено! Ей надо сначала нагрубить!"
— Мейер, — представляется он. — Мейер! Мейер — очень приятная, очень удобная фамилия, не правда ли?
Он смотрит ей в глаза. Эти глаза молят о милости, о прощении.
— Нет, не думаю, чтобы я был знаком с фройляйн, или?.. — говорит он еще резче.
— Как же — в Нейлоэ… — шепчет Виолета, испуганно вздрагивая от этого жестокого взгляда, от этих жестоких слов.
— В Нейлоэ? Ах так! Разве мы там встречались? Простите, фройляйн, я что-то не помню.
И, обернувшись к ротмистру, который в полной растерянности следит за этой загадочной сценой, ибо дочь его — это-то он чувствует — глубоко возбуждена, потрясена, полна отчаяния, лейтенант добавляет:
— Нет, для меня прошу ничего не заказывать. Мне надо немедленно идти. Вы хотите мне что-то сказать, господин ротмистр?
— Я… не знаю… — протянул ротмистр.
Виолета молча сидит у стола, в лице у нее ни кровинки.
Лейтенант закинул ногу на ногу и поглядывает на нее с нарочито скучающим, нахальным видом, как бы заранее зная, что сейчас произойдет. Вот он закурил сигарету и говорит холодно:
— Если вы не знаете, господин… господин… имя, извините, я забыл (мстительный взгляд в сторону Виолеты), если не знаете, — разрешите мне уйти, я, как уже сказал, очень занят.
И продолжает сидеть с вызывающим видом. Еще минута — и он зевнет в лицо ротмистру и его дочери.
Ротмистр сдержался. Когда он не дома, он умеет сдерживаться.
— Короче говоря, — мямлит он, — моя дочь написала вам письмо по интересующему вас делу, письмо, которое попало не в те руки.
Все произошло так, как следовало ожидать. Лейтенант ткнул сигарету в пепельницу, он чувствовал на себе умоляющий взгляд девушки. С тлеющей сигареты он перевел глаза на ротмистра и, глядя на него, сказал:
— Я, разумеется, к вашим услугам, господин ротмистр. Я ничего не отрицаю. Но только, — добавил он быстрее, — я был бы вам благодарен, если бы вы подождали до конца завтрашнего выступления. Тотчас же после этого мои друзья явятся к вам.
Ротмистр был очень старый человек: впалые виски, белые волосы, осунувшееся лицо. Он сказал почти неслышно:
— Я понял вас — правильно?
— Папа! Фриц! — умоляюще воскликнула девушка.
— Вы поняли меня совершенно правильно, — подтвердил лейтенант своим надменным, бесстыдным голосом.
— Фриц, ах, Фриц! Ах, папа… — прошептала девушка. Глаза ее были полны слез.
Ротмистр сидел точно окаменев. Он держал за ножку рюмку с портвейном, он вертел ее, он, казалось, изучал цвет вина. На языке его был не вкус вина, а вкус горечи, пепла… горечи и пепла целой жизни…
— Фриц, ах, Фриц… — донесся до него плачущий голос Виолеты.
Внезапным движением он плеснул остаток портвейна в дерзкое, надменное лицо молодого человека. С глубокой радостью смотрел Иоахим фон Праквиц, как бледнело это лицо, как задрожал твердый подбородок…
— Так, значит, я вас правильно понял, господин лейтенант?.. — спросил он злорадно.
Виолета вскрикнула, но тихонько. Лейтенант был молод и потому, вытирая вино с лица, бросил боязливый взгляд в зал: штатские сидели, закрывшись газетами, но кельнер у буфета испуганно вздрогнул и начал торопливо и смущенно вытирать оцинкованную стойку.
— Это уже лишнее, — с ненавистью прошептал лейтенант и встал. — Между прочим, я всегда терпеть не мог уважаемую фройляйн, вашу дочь.
Ротмистр застонал. Он хотел вскочить, он хотел ударить по этому жестокому, ненавистному лицу, но ноги дрожали, все вокруг вертелось, он ухватился за стол. В ушах кровь шумела, как прибой — издалека услышал он голос дочери.
"Неужели у нее нет ни капли гордости? — с удивлением подумал ротмистр. — Она еще может с ним разговаривать!"
Он уже не понимал, что она говорит.
— Ах, Фриц! — с плачем крикнула Виолета. — Зачем ты это сделал? Теперь все кончено! Ведь папа ничего не знал…
Он смотрел на нее светлыми злыми глазами, не говоря ни слова, полный презренья и брезгливости.
Она обошла вокруг стола, не все ли ей равно, где они. Она схватила его за руку, она умоляла:
— Фриц, не будь таким злым… Папа сделает все, что я захочу, я уговорю его… Ведь я не могу без тебя… Если бы ты хоть раз в неделю, хоть раз в месяц приходил ко мне, ведь мы можем пожениться…
Он сделал движение, чтобы вырвать руку.
Виолета смотрит на него расширенными от страха, влажными от слез глазами. Она пытается овладеть собой, она делает попытку улыбнуться:
— Папу я, конечно, уговорю, ведь все это ошибка, он ни о чем не знал! Он извинится перед тобой, Фриц, за вино… Это было так гадко с его стороны! Клянусь тебе, он извинится…
— Как это папа ничего не знал? — спросил он. — Ведь он говорил о письме?
Это первые слова, с которыми он к ней обращается, холодный, недоверчивый вопрос — единственный ответ на ее умоляющий лепет…
Но она уже счастлива, что он опять заговорил с ней, она крепче сжимает его руку, эту костлявую, жестокую руку, она торопливо шепчет:
— Папа говорил совсем о другом письме! Я тебе написала еще раз о складе оружия: лесничий подсмотрел, как ты его закапывал! И письмо было перехвачено. Не смотри на меня так ужасно, Фриц! Фриц! Фриц! Склад оружия еще на месте… Я не сделала ничего плохого, Фриц, прошу тебя…
Она говорит громче и громче, и вот его рука ложится на ее губы. Штатские вынырнули из-за своих газет и негодующе, смущенно, с любопытством следят за этой сценой. Ротмистр вздрагивает, он шепчет точно во сне:
— Оставьте мою дочь…
Ему кажется, что он кричит. Кельнер делает шаг от буфета по направлению к молодым людям и снова нерешительно останавливается: вмешаться или нет…
Но лейтенант понял все: отсутствие офицеров в ресторане, нарушение связи с рейхсвером… Он понял, что под угрозой весь путч, — переворот, подготовлявшийся целые месяцы — и виноват он! Нет, виновата она!
Закрывая ей рот рукой, он шепчет ей на ухо — и его ненависть все сильней разгорается при виде этого мягкого, преданного, безвольного лица.
— Ты! Ты принесла мне лишь несчастье! — шепчет он. — Ты противна мне я не захотел бы тебя, будь ты вся в золоте! Меня тошнит от тебя; меня в дрожь кидает от твоих вздохов; я готов разорвать себя на куски, как вспомню, что касался тебя! Слышишь ты, понимаешь ты меня, — шепчет он громче, так как она закрыла глаза и безжизненно лежит на его руке. — Все ты сгубила своей проклятой дрянной любовью! Слышишь, ты! — Он говорит еще громче, он встряхивает ее. — Слушай хорошенько, если склад еще на месте, тогда я постараюсь найти смерть завтра, но если оружие унесено, я застрелюсь еще сегодня вечером, по твоей милости, слышишь ты, из-за твоей драгоценной любви! — Он смотрит на нее, торжествуя, полный ненависти. Она так безжизненно повисла на его руке, на минуту он теряет нить. Но одно еще он должен сказать ей. Пусть себе кельнер умоляюще трясет его за плечо. Он шепчет ей на ухо:
— Приходи ко мне сегодня вечером, понимаешь, дорогая? Туда! Красив я буду — до конца дней своих будешь помнить, как я лежу там — с разлетевшейся в куски головой!
От ее крика все вздрогнули, бросились к ней. Лейтенант оглядывается, словно проснувшись.
— Вот она, берите ее — мне она не нужна! — кричит он кельнеру и так внезапно выпускает из рук девушку, что она падает наземь.
— Послушайте, поднимите ее по крайней мере! — в бешенстве кричит кельнер, но лейтенант уже выбежал из зала.
5. ЛЕЙТЕНАНТ В ТИСКАХ
Лейтенант и сам не знал, как попал к себе, в маленькую гостиницу. Он стоял у себя в номере, он смотрел на побеленные стены, он прислушивался к гулу голосов, который доносился снизу, из общего зала, и ни на минуту не затихал.
— Замолчите! — крикнул лейтенант с искаженным от ярости лицом, но шум не прекращался. Еще минуту он прислушивался, еще минуту ему казалось, что он слышит покорный, умоляющий голос, хныканье рабыни. О, будь она проклята!
Понемногу он пришел в себя. Выпил стакан застоявшейся воды, огляделся вокруг и увидел несколько кителей защитного цвета, висевших на деревянных вешалках. Он не мог решить, в чем ему поехать «туда» — в штатском или в военной форме. Долго раздумывал, что будет правильнее, но не мог прийти ни к какому решению.
