Потом сфера тьмы вновь стала сжиматься, гася огни в домах оцепеневшей Анизателлы. Сначала гасли дальние окна, потом тьма подступала все ближе, пока не сжалась в черную точку там, на лабораторном столе. Тогда ночь сделалась абсолютной и вечной. Но Валька не мог ощутить этой пульсации. Он видел ее, но мозг его оказался вдруг неспособным зарегистрировать изменения в их причинной связи. Распалась сама причинность. Как разжимаются звенья стальной цепи в искусных руках фокусника…
Последствия эксперимента совершенно изменили весь окружающий мир.
Пространство исчезло, и, может быть, остановилось время. Многовековой человеческий опыт и выработанные на его основе пространственно-временные представления оказались бессильными. На языке привычных понятий пришлось бы сказать, что время вдруг превратилось в расстояние и расстояние — во время. Но это ничего не объясняет!
Внезапно оказавшаяся совершенно безоружной, мысль обреченно скользила по поверхности чуда, не в силах углубиться в сущность, не понимая даже проявлений этой сущности. Человек остался наедине со Вселенной. Его мозг, как зеркало, принимал и сейчас же отбрасывал хлынувший отовсюду непостижимый поток.
Эмоции замерли и притаились. Страх, удивление, любопытство — все это провалилось куда-то в небытие. Человеческие чувства оказались несоизмеримо малыми в сравнении с гримасой пространства — времени.
Валька видел — если только он мог видеть вообще, — что его существование странным образом раздвоилось. Он все еще стоял посреди непроницаемой тьмы и одновременно — если только оставалась в окружающем мире одновременность — находился в лаборатории.
— Что ты делаешь? — крикнул Олег.
Валька обратил к нему бледное лицо. Он рассматривал Коханова, словно они виделись впервые.
— Все это не нужно, понимаешь? — сказал он очень тихо.
— Как так — не нужно? Ты с ума сошел? И притом, что за обращение с уникальной аппаратурой?
Валька сморщился, словно у него заныли зубы.
— Ты пойми, — сказал он с расстановкой, то ли набираясь сил, то ли для большей убедительности, — нейтринное облучение ничего не дало, и вообще нет в мире сил, способных подействовать на яйцо. Только…
Но, стоя в центре тьмы, Валька смутно понимал, что эта сцена в лаборатории уже была когда-то, и, может быть, не один раз. Он не задумывался над тем, как раздвоившийся во времени человек может сохранять единое сознание и единое ощущение происходящего. Он только отметил для себя, что происходящие сейчас в лаборатории события уже прокручивались однажды на пленке мировых линий Вселенной.
Потом — если это случилось действительно потом, а не прежде или даже одновременно с описываемыми событиями — Вальке показалось, что время бешено понеслось вспять. Он по-прежнему стоял, погруженный в непроницаемую черноту, и вместе с тем жил как бы среди материализовавшейся памяти, которую с невероятной скоростью прокручивали в обратном направлении.
Вот он стоит в центре освещенной лаборатории и не может понять, куда вдруг исчезло яйцо. Внезапно падает и лежит поверженный невидимыми вихрями гравитационного взрыва, лавиной энергии, высвободившейся из разбуженного яйца. Встает и склоняется над этим внезапно появившимся из пустоты яйцом.
Распахивается дверь, и задом наперед входит Коханов. Жестикулирует, удивляется. Гневается, Смеется. Потом, все так же быстро и уверенно пятясь, уходит. К яйцу придвинута нейтринная пушка. Валька осторожно отводит ствол и оттаскивает установку в угол…
Как стремительно уносится назад время! Валька участвует в цервой высадке на Анизателле, в формировании двойной звезды из диффузной материи, в первичном взрыве, давшем жизнь метагалактике. Только нигде он больше не видит себя.
Первичный взрыв — и разлет материи неуловимо соединяет его ощущение воедино. Валька уже не находится в двух временных ячейках. Но не успевает он даже осознать это, как вновь раздваивается. Время вновь обращает свой бег. Оно несется уже от прошлого к будущему.
Там, где Валька только что исчез, он появляется и опять мысленно отмечает, что уже скользил по этим мировым линиям и, может быть, уже никогда не сумеет соскользнуть с них. Вот опять он ставит этот безумный нейтринный эксперимент. Дурацкий разговор с Кохановым. Вырождение разбуженного яйца в невероятное гравитационное поле. Свернувшееся пространство и тьма, отделившая Анизателлу от звезд и остальной Вселенной. И опять поворачивает время…
Вся вечность — от бесконечно далекого прошлого до бесконечно далекого будущего — умещается в неизмеримо коротком миге. Время остановилось. Прошлое, настоящее, будущее слились воедино. Они просто перестали существовать.
Валька не может даже сосчитать увлекающие его за собой циклы временных поворотов. Ему только кажется, что они следуют один за другим. На самом деле все протекает совершенно иначе. Но человеческий язык бессилен передать игру вечности.
От взрыва до взрыва. Наплыв ощущения, что все это уже было однажды, что сон, который спится сейчас, уже снился когда-то. И нет выхода из колеса времени. И мысли нет, чтобы понять происходящее и попытаться найти выход, потому что даже мысль развивается во времени и останавливается, когда время стоит.
* * *
Не сразу наступил тот момент, когда изучавшие загадку Анизателлы вспомнили о сообщении Валентина Лаврова под названием «Некоторые оптические особенности тела с абсолютной отражательной способностью». Но все же он наступил. И тогда припомнили серию исследований Грота и сотрудников, касавшихся так называемого «Феномена Анизателлы». Между яйцом, открытым Лавровым, и возникновением сферы Шварцшильда устанавливалась однозначная связь. Появилось несколько интересных математических работ, посвященных эволюции яйца и условиям возникновения гравитационных ловушек. Изящные решения предсказывали спонтанное развитие материи с абсолютными свойствами. Делалось предположение, что на каком-то этапе существования яйцо само начнет сворачивать пространство, порождая гравиколлапс.[9] Впрочем, такие работы интересовали главным образом теоретиков. Основная читательская масса удовлетворялась научно-популярными статьями и лекциями.
Правда, находились философы, писатели, социологи, которые поговаривали о влиянии человеческой деятельности на судьбы космоса. Кое-кто полагал основной причиной всему работы, проводимые Гротом. Но таких обычно не слушали.
Много спорили о том, считать ли происшедшее на Анизателле катастрофой. Там никто не погиб и ничто не разрушилось, но вряд ли является нормальным состояние людей, запертых в гравитационную яму. Здесь не было ясности.
