— Вернись, — прошептала маленькая женщина, глядя на чудовищную фигуру мужчины с черными крыльями, невыносимо медленно замахивающегося короткими кривыми клинками. — Вернись, прошу тебя!
Тени продолжали танцевать свой убийственный танец, а она, поджимая пальцы — почва была теплой, почти горячей, пошла к озеру. Ступила в него, постепенно растворяясь, разливаясь, опускаясь на дно, приникла к темной площадке на дне голубого озера — сквозь прозрачную воду сверху было четко видно, что это не просто пятно, а смазанный отпечаток огромной мужской ладони. И раскинула руки, прислушиваясь.
— Если ты слышишь меня, — закричала она, повторяя то, что говорила уже тысячи раз, — если слышишь, прошу тебя, потерпи. Дождись, я выпущу тебя, муж мой. Прошу тебя, прошу, услышь меня!
Вода в озере вибрировала, стонала, расходилась и вставала стенами высотой с горы, поднимаясь вокруг лежащей на дне богини, образуя гигантскую, медленно вращающуюся воронку и многократно увеличивая ее крик, так, что ее отчаяние можно было бы услышать и на другом конце вселенной. Но слышал ли тот, к кому она обращалась? Ответа не было. Никогда. Но она все лежала и кричала туда, в спекшуюся от крови и боя землю, изливая всю свою силу, и природа замерла вдруг — затихли ревущие вулканы, остановились медленно текущие к океанам реки лавы, прислушиваясь к силе ее мольбы.
Никто из братьев не посмел бы побеспокоить ее сейчас. Хотя они все слышали и видели, конечно.
Она кричала и кричала, молила и просила прощения, умоляла — не умирай, не смогу без тебя, уже не могу, давно не могу! — и стонала закручивающаяся высоким водоворотом вода вокруг, и молчала земля. И когда она, обессиленная, уже просто лежала и смотрела в плачущее дождем небо, существо ее самым краешком сознания уловило далекий, тяжелый, гулкий вздох. Такой тяжелый, будто тот, кто отзывался, поднимал на себе семь небес — только для того, чтобы успокоить ее.
Не плачь, сестра моя, не надо. Прости и ты меня. И прощай.
Озеро с ревом рушилось в свой колодец, неся ей силы и отдохновение. Жив, пока жив. Жив. Значит, есть еще надежда.
Призрачная чайка взлетела из воды, покружилась над озером, бурлящим водоворотами и иссеченным дождем, и полетела на запад — туда, где наступал вечер.
Она любила неслышно проходить по домам простых людей и великих мира сего, любила наблюдать за ними в час перед сном — тогда, когда все, и злые и добрые, и жестокие и милосердные становятся словно размягченными, спокойными и тихими. Любила гулять по улицам затихающих городов, глядя в окна и видя являющуюся ей жизнь. Но сейчас она отправилась в Тидусс — в маленькую свою обитель в этой нищей, несчастной стране, в которой служащие ей сестры брали под свое крыло обездоленных детей, растили их, как своих, и выпускали в мир. И всем им чудесным образом хватало риса и бобов, все были одеты и имели кров над головой. Бедняки и богачи несли сюда подаяния ради возможности прикоснуться к атмосфере бесконечной любви, царящей в обители.
Детей, когда она заглянула в окно, укладывали спать, и она тихой тенью скользнула в большую теплую спальню, напоенную покоем и сонным запахом разнеженных детишек. Села на краешек кровати одной из девочек, погладила ее по голове.
Матушка Фанити, старая, как мир, слепая и добрая, уверенно укрывающая детей одеялами, словно почуяла ее — посмотрела в сторону кровати, улыбнулась потаенно, села на стул, выпрямившись.
— А сказка будет? — сонно спросила девочка, лежащая рядом с богиней.
— Будет, — тихо ответила матушка. — Будет, дочка.
И замолчала.
— Только ту, что мы еще не слышали, — попросил мальчишка.
— Будет та, что не слышали, — пообещала старушка. И снова замолчала, прислушиваясь. Дети затаили дыхание — матушка слыла прорицательницей, часто рассказывала вещи удивительные и пугающие, и никто не знал, были ли они ее фантазией или видела она своим внутренним зрением события реально происходящие — или те, которым только суждено было случиться.
Дети сопели, матушка прислушивалась. Повернула голову с закрытыми, впавшими глазами в сторону призрачной женщины, снова улыбнулась. Начни, Великая, а я, как всегда, подхвачу твое кружево, поведу детей дорогой знания.
— Давным-давно, — прошептала богиня и взмахнула руками, накрывая детей невидимым покровом — и все заулыбались, начали потягиваться, как котята, — когда мир был еще молод и по земле бродили удивительные звери, а люди только-только появились, над Турой в вечной игре носились великие боги. И не было в них…
— … и не было в них ни любви, ни сочувствия, ни жалости, — говорила мягким шелестящим голосом матушка Фанити, — они были как дети неразумные, получившие в подарок целую комнату игрушек и не ценившие их…
Рядом с матушкой горела свеча, и тень от ее фигуры стелилась по стене, подрагивая и мерцая.
— Боги тогда были жестоки, как жестока река разливающаяся, огонь, уничтожающий леса и поля, земля, срывающаяся обвалами и оползнями, — совсем нестрашным голосом рассказывала матушка. — Они редко откликались на просьбы людей и были равнодушны к их несчастьям, презирали их за слабость и недолговечность, карали их за неповиновение и могли уничтожить целые поселения просто за то, что они оказались у них на пути. Была среди них и наша богиня. Но не всегда она была такой доброй, как мы ее знаем, и не всегда носила имя Любовь. Такая же грозная, как ее братья, Великая Вода поднималась в небо облаками, проливалась дождями, вырывалась из-под земли гигантскими струями пара, заполняла моря, остывала на полюсах ледниками и снегом на вершинах гор и пробивалась по поверхности земли мощными реками, текущими к океану. Имя ей тогда было Мать, имеющая тысячи лиц, Великая владычица. И братья ее были всегда рядом, рожденные волей Творца, чтобы беречь планету и обустраивать ее.
«Но они не желали помогать, — вспоминала богиня, слушая вдохновенный рассказ старой матушки, словно светящейся сейчас изнутри, — только играли, создавая и меняя цивилизации, стирая неугодные, пресытившись и поклонением, и жертвами — кровавыми и обильными. И так шли века и тысячелетия…»
— … пока Триединый не обратил случайно свой взор на нашу Туру, не увидел бесчинства, творимые его детьми и не воспылал гневом. И дал им урок — низвергнул жестоких детей своих в слабые и маленькие тела тех самых двуногих, которых они так презирали. И запретил менять мир кроме как руками людей. Великие стихии, господа наши росли в чревах матерей, рождались, воспитывались — не помня о том, кто они есть. Учились жить с людьми, быть людьми, видеть их чаяния, чувствовать их боль…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
