Бадди внимательно осмотрел инструмент. Это было одно из лучших творений господина Фендера.
Бадди взял аккорд.
Гитара звучала так, словно струны ее были сделаны из свинца.
— Так, ребята, в чем проблема? — осведомился подскочивший Достабль. — Шесть тысяч ушей ждут, когда же их наконец заполнят музыкой, а вы тут торчите?
Бадди вернул гитару музыканту и повесил на шею свою собственную. Затем взял несколько нот, которые, казалось, засверкали в воздухе разноцветными искорками.
— Но на этой я играть могу, — удивился он. — Да, могу.
— Хорошо, отлично, так иди и играй, — поторопил его Достабль.
— Эй, кто-нибудь, дайте мне гитару!
Музыканты, отталкивая друг друга, кинулись к Бадди со своими инструментами. Он взял пару из них на выбор и попробовал что-нибудь сыграть. Звук был не просто фальшивым. Назвать его фальшивым было бы высшей похвалой.
Путем нанесения очень сильных ударов по головам конкурентов делегация Гильдии Музыкантов расчистила для себя место у самой сцены.
Господин Клеть со злостью во взгляде воззрился на подмостки.
— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Обычная чепуха. Все то же самое. Ничего, кроме шума. Что в нем хорошего?
— Мы еще не слышали главной группы, — ответил Губошлеп, который уже дважды чуть не затопал в ритм ногами. — Э-э… А нам точно стоит…
— Мы имеем на это полное право, — перебил его Клеть и оглядел ревущую толпу. — Там какой-то мужик торгует сосисками. Кто-нибудь хочет? Сосиску? — Члены Гильдии дружно закивали. — Сосиску? Так. Нам три со…
Публика аплодировала. Причем совсем не так, как аплодирует нормальная публика — когда аплодисменты появляются в одном месте, а потом распространяются по всему залу. Здесь аплодировали все одновременно, так же одновременно все открывали рты и орали.
На сцене появился Утес. Он расположился за своими камнями и бросил полный отчаяния взгляд за кулисы.
Вышел Золто и прищурился от яркого света.
Этого оказалось достаточно, чтобы толпа взвыла еще громче. Гном повернулся и сказал что-то, но его слова невозможно было разобрать из-за воплей. Потом он замолк, видимо чувствуя себя несколько неловко, и аплодисменты постепенно стихли.
Пошатываясь, словно его кто-то подталкивал, на сцене появился Бадди.
До этого момента господин Клеть считал, что толпа вопит очень громко, но только сейчас он понял, что это было всего лишь одобрительным бормотанием.
Рев все не стихал и не стихал, а юноша просто стоял на сцене, опустив голову.
— Но он же ничего не делает! — прокричал Клеть в ухо Губошлепу. — Они аплодируют и орут, потому что он ничего не делает?!
— Не знаю! — прокричал в ответ Губошлеп. Со всех сторон их окружали потные, орущие, голодные лица. Делегация Гильдии Музыкантов ощущала себя сборищем атеистов, случайно забредших на святое причастие.
Аплодисменты не стихали, а когда Бадди поднял руки к гитаре, они даже усилились.
— Он ничего не делает! — завопил Клеть.
— Тут наши законы бессильны, — проревел в ответ Губошлеп. — Его пока не в чем обвинять, музыки-то никакой нет!
Бадди поднял голову.
Его взгляд был настолько внимательным, что Клеть даже вытянул шею, чтобы понять, на что так уставился этот пацан.
И ничего не увидел. Кроме пустого места справа от сцены.
Повсюду люди тесно жались друг к другу, но там, совсем рядом со сценой, оставался свободным клочок зеленой травы, который и приковал к себе внимание Бадди.
— А! А-а-а! И-и-и-и!..
Клеть зажал уши ладонями, голова его раскалывалась от грохота аплодисментов.
А потом постепенно, слой за слоем, аплодисменты стихли. Они превратились в тишину тысяч и тысяч людей, которая, по мнению Губошлепа, была куда более опасна.
Золто бросил взгляд на Утеса. Тролль ответил ему жуткой гримасой.
Бадди по-прежнему стоял и смотрел на публику.
«Если он не заиграет, — подумал Золто, — нам всем конец».
— Телега готова? — прошипел он незаметно подскочившему Асфальту.
— Да, господин Золто.
— Лошадям овса задал?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Как было приказано, господин Золто.
— Отлично.
Тишина была бархатной. Она походила на тишину в кабинете патриция, на тишину в святых местах и глубоких каньонах. Такая тишина пробуждает в людях непреодолимое желание закричать, запеть или проорать свое имя. Эта была тишина, которая требовала: «Заполни меня». В темноте кто-то кашлянул.
Асфальт услышал, как из-за кулис кто-то прошипел его имя. Крайне неохотно он прошагал в темноту, из которой его отчаянно манил Достабль.
— Та сумка, ну, ты понимаешь? — прошептал Достабль.
— Да, господин Достабль. Я положил ее…
Достабль протянул ему два маленьких, но очень тяжелых мешочка.
— Добавь туда вот это и будь готов к скорому отъезду.
— Хорошо, господин Достабль, потому что господин Золто сказал…
— Иди немедленно!
Золто огляделся.
«Если бросить трубу и шлем, скинуть кольчугу, — подумал он, — может, удастся выбраться отсюда живым? Что он делает?»
Бадди положил гитару на пол и ушел за кулисы. Вернулся он прежде, чем публика поняла, что именно происходит. И вернулся он с арфой.
И встал лицом к зрителям.
Золто, который находился ближе к нему, разобрал тихий шепот:
— Только один раз. Ладно? Ну пожалуйста. Всего один раз! А потом я сделаю все, что захочешь, обещаю. Я заплачу тебе.
Гитара ответила ему едва слышными аккордами.
— Я прошу тебя, понимаешь? Еще один аккорд.
— Всего один раз.
Бадди улыбнулся пустому месту рядом со сценой и начал играть.
Каждая нота была звонкой, как колокольчик, и простой, как солнечный свет, поэтому призма сознания расщепляла ее на миллионы цветов.
У Золто отвисла челюсть. А потом в его голове развернулась музыка. Но это была вовсе не музыка Рока, хотя вошла она в те же двери. Поток нот вызывал воспоминания о руднике, где он родился, о хлебе, который мама готовила на наковальне, о том, как он понял, что к нему пришла первая любовь[56]. Он вспомнил свою жизнь в пещерах Медной горы, перед тем как город позвал его, и ему отчаянно захотелось вернуться домой. Он и не подозревал, что какой-то человек может пробудить такие чувства в гноме.
Утес отложил молотки. Те же самые ноты проникали в его изъеденные коррозией уши, превращаясь там в отзвуки каменоломен, в эхо, гуляющее над вересковыми пустошами. И когда музыка словно дымом заволокла его сознание, он пообещал себе, что после концерта вернется к старушке матери и никогда больше не оставит ее.
Господин Достабль вдруг почувствовал, что к нему в голову лезут странные и тревожные мысли. Они были связаны с вещами, которые нельзя продать и за которые не надо платить.
Профессор современного руносложения постучал по хрустальному шару.
— Звук какой-то слабый, — сказал он.
— Отойди, а то мне ничего не видно, — рявкнул декан.
Профессор современного руносложения сел. Все уставились на маленькое изображение.
— А где музыка Рока? — удивился казначей.
— Заткнись, — велел декан и громко высморкался.
Музыка была грустной. Но она размахивала этой грустью как боевым знаменем. Она говорила, что вселенная сделала все возможное, а ты все еще жив.
Декан, который был чувствительным, как мягкий воск, вдруг задумался: а не научиться ли ему играть на губной гармошке?
Последняя нота стихла.
Аплодисментов не было. Зрители немного расслабились, каждый из них потихоньку вернулся из любимого уголка воспоминаний. Кто-то шептал: «Да, так оно и есть» или «Мы вместе, брат». Многие сморкались, часто на соседей.
А потом, как бывает всегда, на них обрушилась реальность.
Золто услышал, как Бадди едва слышно произнес:
