Дьявольски хотелось увидеть Марию, услышать ее голос, погладить нежную кожу предплечья, уткнуться лицом в ладони… Но она сказала, что будет сегодня занята домашними делами. Девяносто девять процентов за то, что это обычная отговорка, но он предпочитал верить в остающийся один процент.
Элефантов опустился в кресло. В квартире был полумрак, сильно пахло сигаретами. Галина не разрешала курить в доме. Четко высвечивались зеленые цифры на циферблате электронных часов. Нервно прыгали точки, отмечавшие ход секунд. Они уходили быстро. И впустую. Раньше Элефантов считал себя рационалистом и не допускал непроизводительных затрат времени.
«Надо спешить, — считал он, — только так можно успеть что-то сделать, чего-то достигнуть». У него была четкая, последовательно продуманная программа, ясная, реально достижимая цель. Как давно это было!
Сколько времени потрачено на бесплодные раздумья и нерациональные переживания! И цель теперь у него какая-то туманная и временами малореальная, как мираж. Интересно, какая цель в жизни у Марии?
Элефантов распечатал очередную пачку, щелкнула зажигалка, неверное газовое пламя выхватило из темноты стеллажи с книгами" стол, платяной шкаф.
Вопрос, который он задавал себе и раньше, но мимоходом, вскользь, не стремясь ответить. Красивое лицо Марии не было замутнено раздумьями о своем месте в жизни. Она производила впечатление женщины, которая знает, чего хочет. Но предпочитает не распространяться об этом. Даже становясь свидетельницей споров: что главное для человека, как нужно жить и для чего вообще живем мы на земле, споров, в которых люди часто против воли обнажают свое существо, — она отмалчивалась, не определяя собственной позиции. О чем думала Мария, чем жила? Что волнует ее, что радует и что огорчает? Этого Элефантов не знал, хотя был знаком с ней несколько лет, и не просто знаком…
Раньше он не задумывался, что Мария очень скрытная по натуре. О себе она практически не рассказывала. Хотя оброненные невзначай фразы — даже очень осторожный человек иногда проговаривается, редко: раз-два в год, но он хорошо помнил все, связанное с Марией, — так вот, эти случайные фразы, выстраиваясь одна за другой, могли дать представление о внутреннем мире Нежинской. И хотя Элефантов противился этому, давние, однажды произнесенные и уже забытые ею слова стали вспыхивать у него в памяти, как яркие цифры электронных часов, складываясь в цепочку, отражающую логику характера женщины, которая все эти годы оставалась для него загадкой.
"Знаешь, как женщина становится другом? Знакомая — любовница — друг… У меня много друзей… Без денег ты не человек… Я немного сартистировала… Они говорят, что я гуляла от мужа направо и налево.
Представляешь? Направо и налево!.. Ну я же не грубиянка. Я не могу рычать на людей… Ведь семья — это самое главное, что есть у человека!..
Я — женщина свободная… Я живу одна, и мне это нравится!.. Знать ты ни о чем не можешь! Ты можешь только догадываться!.. Браслет ни о чем не говорит! По крайней мере, о том, на что ты намекаешь… Да, я могу выпить с мужчиной в номере гостиницы. И что из этого следует?"
Цепочка получилась скверная, от нее за версту несло ложью, изощренностью и пороком. Эти сорвавшиеся с языка фразы, соединенные друг с другом, приобретали совершенно иное звучание. И никак не могли принадлежать Прекрасной Даме. За ними крылась логика хищницы — недалекой, но хитрой, жадной, расчетливой и распутной.
Элефантов так вдавил сигарету в пепельницу, что обжег себе пальцы.
Однажды они с Марией заспорили: что есть хитрость. Он считал, что это способ компенсировать недостаток ума, она же горячо отстаивала прямо противоположное.
Элефантов с горечью усмехнулся. Он не раз говорил ей, что она умная женщина. Да и другие говорили. Лесть? Отчасти, но не только. Она умела производить такое впечатление. Интеллигентное лицо, задумчивые глаза, немногословность, за которой должно скрываться нечто значительное, определенный житейский опыт. Вот, пожалуй, и все. Маска, прикрывающая пустоту. Широтой кругозора и глубиной мышления она, конечно, не обладала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Умение «подать себя» — другое дело. Например, когда нечего сказать, сделать вид, будто есть о чем промолчать…
Стемнело, но свет включать не хотелось. Элефантов встал, на ощупь нашел диван, растянулся, не забыв поставить на пол, чтобы были под рукой, пепельницу и сигареты. Курил он обычно немного и сегодня втрое перекрыл норму, во рту было горько, в горле першило. В открытую балконную дверь тянуло свежим ветерком.
На душе тоже было горько. По всем канонам сейчас следовало напиться, но для него такой рецепт не годился: будет еще хуже.
Конечно, Марию не назовешь умной женщиной — вернулся он к прерванной мысли. Или хотя бы последовательной.
Сквозь разрывы в облаках просматривались звезды. Дул ветер, облака двигались, и казалось, что светящиеся точки летят по небу, как армада ночных бомбардировщиков. Хотя ночные бомбардировщики наверняка не имеют сигнальных огней. Вот что значит стереотип мышления!
Она мыслила стереотипами, подходящими для данной конкретной ситуации.
В отрыве от нее безупречно правильные стереотипы вступали в противоречие. Вот, например, как в разные моменты времени она оценивала их отношения. Снова в телетайпной ленте памяти отчетливо пропечатывались давно умершие фразы.
«Это оправдано, если есть чувства. А если их нет… Я не могу быть только с тобой! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!.. Нет» не выйду, все это глупости… А о Галине и Кирилле ты подумал?.."
Элефантов глубоко затянулся и, ощутив прилив дурноты, погасил сигарету.
Кто же такая Мария Нежинская?
Если быть объективным и придерживаться логики фактов, получить ответ нетрудно. Как называется женщина, постоянно изменяющая мужу? Да еще с несколькими любовниками? Идущая на связь без любви вопреки объявляемым вслух принципам? Привыкшая изощряться, выкручиваться, лгать и предавать?
Ничего не стесняющаяся и до бесстыдства раскованная в постели? И, конечно, научившаяся всем своим постельным штучкам не в супружестве? Не пощадившая мужа ради сомнительной «свободы» и откровенно упивающаяся ею?
Ответ так и вертелся на языке, — короткое, хлесткое и оскорбительное бранное слово. Если бы кто-нибудь посмел так назвать Нежинскую, Элефантов сцепился бы с ним насмерть, бил, кусал, царапал, грыз, пока не прикончил или пока сам оставался жив. Но сейчас к страшному ответу он пришел сам! На основе бесстрастного анализа неопровержимых фактов!
Но ведь Мария, чистоплотная и аккуратная Мария, с нежным лицом и прекрасными глазами, с милой привычкой добавлять уменьшительные суффиксы в слова, с синей жилкой на левой щиколотке, которую он так любил целовать, не могла, никак не могла быть!.. На этот раз он даже мысленно не произнес грязного, обжигающего, как позорное клеймо, слова.
Элефантов вскочил и щелкнул выключателем. Как вообще можно было додуматься до такого! Он стоял посредине комнаты, щурясь от яркого света, и постепенно приходил в себя.
Виноваты темнота, одиночество, ударная доза никотина, гипнотизирующие мерцающие часы.
Человек, который несколько минут назад в темноте с холодной безжалостностью патологоанатома препарировал светлый облик Прекрасной Дамы, не был Сергеем Элефантовым!
«Как раз он им и был! Нормальный человек — спокойный, трезвый, с цепким аналитическим умом! А не слепой сентиментальный олух, в которого ты превратился за последние месяцы!»
Такое с Элефантовым случилось впервые: его "я" раздвоилось, одна часть управлялась разумом, вторая — чувствами, и эти части спорили между собой. Расщепление сознания — признак шизофрении. Он вспомнил рассказ Марии, как ее муж лечился у психиатра.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
«Да ее просто нельзя любить, если не хочешь сойти с ума. Нежинский испытал это на себе, теперь ты почувствовал то же самое. Так всегда бывает, когда любимая женщина оказывается дрянью».
Элефантов привык спорить аргументирование, даже с самим собой. Но сейчас у него был только один, весьма шаткий, чтобы не сказать более, аргумент — Мария не может быть такой. Почему? Да нипочему. Не может — и все тут. И хотя он понимал, что голословное утверждение и доводом-то считать нельзя, но ухватился за него обеими руками. Что еще ему оставалось делать, если чувства вступили в непримиримое противоречие с разумом?
