– Полюбуйтесь, какая несчастная! – шутила Юэнян. – Свою же кровь и плоть горем называет. А я бы такое горе только и лелеяла, да нету.
– Да это я к слову, – говорила Пинъэр. – Если б его не терзали все эти недуги… А то ведь двух дней спокойно не поживешь. То тогда на кладбище барабана испугался, то вот тут цирюльник напугал, теперь кот… У других посмотришь, дети так и растут, а этот что былинка. Того и гляди сломится.
Юэнян пошла. Пинъэр последовала было за ней.
– Не провожай, не надо! – остановила ее Юэнян. – Ступай за сыном лучше смотри.
Пинъэр вернулась к себе, а Юэнян вдруг заслышала за стенкой разговор. Она украдкой встала и стала прислушиваться, потом заглянула в щелку. У перил стояли Цзиньлянь и Юйлоу.
– До чего ж старшая сестра свое достоинство роняет, – услышала Юэнян приглушенный брюзгливый голос. – У самой нет сына, так к чужому бегает. И к чему, спрашивается, угождает, к чему подлизывается, в дружбу втирается? У каждой, по-моему, своя судьба, и незачем заигрывать. Сын вырастет – все равно одну мать свою родную почитать будет, а не тебя ж.
Мимо них промелькнула Инчунь. Они сразу же отпрянули от перил и сделали вид, будто кормят кота, а потом направились в дальние покои.
Не услышь их разговора Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут гнев подступил ей к самому горлу, негодованием переполнилось все ее существо. Она уж хотела было позвать их и отругать как следует, да стерпела, чтобы не унижать себя и не сеять новые раздоры. Юэнян пошла к себе в спальню и легла. Она тяжело вздыхала, снося обиду молча, потому что опасалась, как бы ее рыдания не услыхали горничные.
В самом деле,
Не смея открыться и воли слезам не давая,Служанок таилась, душевные муки скрывая.
Настал обед, а она все лежала.
– Вставайте, матушка! – позвала ее подошедшая к постели Сяоюй. – Обед готов.
– Не буду, нездоровится мне, – отвечала хозяйка. – Закрой дверь и приготовь чай.
Сяоюй внесла чай. Юэнян поднялась с постели и встала посреди спальни, унылая и печальная.
– Нет у меня сына, вот и приходится терпеть обиды, – говорила она. – Буду молиться, чтобы и у меня родился сын. Тогда примолкнут бесстыжие потаскушки.
Она пошла в комнату, вынула из шкафа ящичек, где у нее хранились гребенки, и достала оттуда сначала детское место первенца, приготовленное монахиней Ван, а потом снадобье монахини Сюэ. На малюсеньком пакетике было начертано: «Чудесная киноварь[767] для зачатия мужского потомства» и восьмистишие:
Чанъэ игриво урвала с луны песок,[768]Дракона пестрого шутя украла рог.[769]О персика цветах Хань-ди издал эдикт,[770]А о бамбуковых листах Лян-ван спустил рескрипт.[771]Желающим принять лекарство нет конца,С ним дряхлый старец превратится в молодца.Но пусть не служат баловству[772] пилюли эти,Пусть будет черной борода, родятся дети.[773]
Ниже следовало похвальное слово чудодейственному снадобью:
«Красным пламенем искрится, ослепляет, будто размолотый коралл. Аромат густой струит, словно только что зажженный мускус иль сандал. Отправишь в рот, и сладкая слюна фонтаном брызнет из-под языка. Положишь на ладонь, и пневмы теплота проникнет под пупок. Да, жизненной силы прибавит и семенную жидкость восполнит. И без волшебного порошка?[774] женщину в мужчину превращает. К чему искать бессмертья эликсир[775] Не деревенщине дается он, но пособляет возлюбленным, под пологом укрытым. Когда желанием томим, его прими и радостные сновиденья о Синем драконе тотчас посетят, а вовремя приступишь к делу, с Летящей Ласточкой[776] разделишь наслажденье. Кто сына жаждет, примет пусть. Тотчас исполнится желанье. А кто совершенствуется в истине, станет бессмертным на сотый день».
Приписка гласила:
«После приема пилюль следует воздерживаться от употребления в пищу мозгов и крови, а также редьки и лука. Соитие в нечетные числа сулит мужское потомство, а в четные – женское. Все зависит от желания. Употреблением пилюль в течение года можно достичь долголетия».
Юэнян прочитала, и радостная улыбка озарила ее лицо. Пакетик был тщательно запечатан. Она тонким острым ноготком провела осторожно черту, и пакетик открылся. Развернув три или четыре слоя черной глянцеватой бумаги, Юэнян увидела покрытую золотой пылью и красной киноварью пилюлю изумительной красоты. Она положила ее на ладонь и, действительно, почувствовала тепло под пупком. Поднесла к носу, и точно – рот ее наполнился ароматной слюной.
– Да, наставнице Сюэ в самом деле многое ведомо, – размышляла про себя довольная Юэнян. – Неведомо где добыла такое редкое снадобье. Неужели и чудесная киноварь не принесет мне счастья?! Кто знает.
Юэнян полюбовалась немного пилюлей и, чтобы она не выдохлась, опять тщательно завернула ее в бумагу, заклеила клейстером и заперла в шкафу. Потом она вышла в коридор.
– Если завтра, в день жэнь-цзы,[777] – обернувшись к небу, тяжко вздыхая, начала она, – я, урожденная У, после приема снадобья матери Сюэ зачну сына и тем одарю наследником дом Симэня, избавлю себя от участи духа, лишенного поминовенья, то по гроб не отблагодарить мне Владыку Неба.
Только под вечер Юэнян разговелась, но говорить об этом подробно не будем.
Симэнь прибыл в поместье придворного смотрителя Лю и вручил визитную карточку. Привратники доложили смотрителю Хуану и управляющему Аню, и те в безупречных парадных одеждах вышли навстречу Симэню. После обмена приветствиями сели.
– В прошлый раз мне посчастливилось с вами познакомиться, сударь, – начал смотритель Хуан. – Прошу прощенья, что осмелился обеспокоить вас своим приходом и причинил столько хлопот.
– Прошу меня извинить, господа, – что так опоздал сегодня, – говорил Симэнь.
– Я спешил тогда на прием к правителю Ху, моему однокашнику, – объяснил управляющий Ань, – потому пришлось с вами расстаться. Вы были так любезны! Ваше гостеприимство незабываемо. Так давайте ж сегодня насладимся до самого утра.
– Премного вам благодарен, – отвечал Симэнь.
Доложили, что стол готов. Хозяин пригласил всех в крытую галерею и предложил снять парадное платье. Стали рассаживаться. Симэня упрашивали занять почетное гостевое место. Он начал было отказываться, но потом уступил просьбам.
Вышли певцы и запели арию на мотив «Роскошной оранжевой сливы»:
Сказочно феи бессмертной обличие:Зорькой горит ненаглядное личико,Волны волос вороных переливчатых,В жестах – изящество, блеск и величие.Очи влекут несравненной загадкою,Губы – пионы пахучие, нежные,Стан обвивают шелка белоснежные –Взглядом слежу за красоткой украдкою.
Симэнь похвалил певцов. Ань и Хуан поднесли Симэню вина. Он в свою очередь им наполнил чарки. Певцы опять ударили в кастаньеты и запели арию на мотив «Ниспослали одеянье царское – халат драконов»:
На листочках узорныхЯ писать не хочу,Ведь ответных лазурныхПисем не получу.На сухой моей кожеБлагородный нефритОт нервической дрожиБеспрестанно гремит.Красотой без изъянаЯ гордилась всегда,Смыли слезы румяна,Губ сереет слюда,Неуклюже повислиДорогие шелка.Точат черные мысли –Видно близок закат:Юность блекнет с годами…Зеркала я сниму;Украшаться цветамиМне теперь ни к чему.На курильне из яшмыИзотлел аромат,На серебряной чашеГарь полночных лампад.Мандариновым уткамПолог мой украшать,Мне же в холоде жуткомПоминутно дрожать.Свои туфельки-крошкиБрошу о земь, порву,Забинтовывать ножкиЯ не буду к утру.
Винные чары и кубки вздымались до тех пор, пока все не опьянели, но хватит об этом пустословить.
Расскажем о Цзиньлянь. Накануне ей помешали встретиться с зятем Цзинцзи в гроте, но вот теперь, когда Симэнь пировал в поместье придворного смотрителя Лю, а Юэнян никуда не показывалась из своих покоев, она металась взад и вперед словно муравей, попавший на горячую сковородку. После встречи в гроте Цзинцзи ушел в лавку, но, томимый желанием, не мог спать всю ночь. Цзиньлянь и Цзинцзи, надо сказать, частенько перемигивались и шутили между собой, когда отсутствовал Симэнь. И вот, едва наступили сумерки и зажглись огни, Цзиньлянь, крадучись, пробралась в крытую галерею. Тут, откуда ни возьмись, очутился и Цзинцзи. Он крепко обнял Цзиньлянь и прильнул к ней, осыпая ее поцелуями.
– Моя дорогая! – говорил он. – Вчера нам помешала эта Мэн, будь она неладна! Я ночь напролет глаз не смыкал. Я от волненья едва держусь на ногах, завидев тебя, моя чаровница!
