– Ну ладно уж! Так и быть! – заключил Симэнь и пошел довешивать недостающие два десятка лянов. Дайаню было велено выносить серебро.
Ли Третий и Хуан Четвертый давно ждали рядом, у соседа. Едва Ин Боцзюэ подал знак, они бросились к Симэню. Первым явился Се Сида, за ним с поклонами шли подрядчики. Симэнь ответил на их приветствия.
– В прошлый раз, сударь, вы оказали нам великую милость, – наперебой говорили они. – Мы все еще не получили денег, поэтому и вышла небольшая задержка. А теперь Дунпинское управление заключает контракт на поставку двадцати тысяч коробок благовоний. Осмеливаемся просить еще пятьсот лянов. Пособите, сударь, в неотложном деле, умоляем. Как выручим серебро, все до медяка вернем и с процентами.
Симэнь велел Дайаню принести из лавки безмен и позвать зятя Чэня. Первым делом перевешали двадцать пять слитков от Сюя, потом свои две с половиной сотни лянов. Серебро было вручено Хуану Четвертому и Ли Третьему. Подрядчики долго рассыпались в благодарностях, потом откланялись и удалились.
Симэнь оставлял Ин Боцзюэ и Се Сида, но тем не сиделось на месте. Посредники жаждали погреть руки на деньгах, добытых Хуаном и Ли.
– Нас дела ждут, – нарочно сказал Ин Боцзюэ, и оба поспешно откланялись.
Дайань и Циньтун хотели было задержать Боцзюэ с намерением тоже поживиться, но тот только рукой махнул:
– У меня сейчас нет. Знаю. Потом получите.
Только эти проходимцы скрылись из виду, вошел Шутун и вручил ответные визитные карточки смотрителя Хуана и управляющего Аня.
– Их сиятельства сперва отказывались принять подарки, – объяснял Шутун. – Извинялись за причиненное беспокойство, потом все-таки приняли и просили передать вам, батюшка, самую сердечную благодарность. Мне два конверта с вознаграждением прямо-таки силой сунули.
Симэнь велел Шутуну чаевые оставить себе, а носильщиков отблагодарить и отпустить.
День клонился к закату. Стали зажигать фонари, и Симэнь пошел к Юэнян.
– Ты, кажется, приходила меня будить? – обратилась Юэнян к Сяоюй, когда Симэнь вошел в комнату и сел. – А я спала. Не слыхала, как ты звал.
– Вот я опять здесь, – говорил Симэнь. – Знаю, ты мной недовольна.
– С чего это ты взял? – удивилась она и велела горничной заварить чай и подать ужин.
Симэнь осушил несколько чарок вина. Он пил целый день, и ему хотелось только спать, но умащенный мазью чужеземного монаха, он был готов к сражению.
– Этот негодный монах со своими диковинными средствами и перепугать может, – заметила она, а про себя подумала: «Ты принял снадобье монаха, а я – монахинь. Теперь мне наверняка улыбнется счастье».
Симэнь давно не навещал Юэнян, и ему особенно захотелось доставить ей удовольствие. Они легли. Ночь прошла в утехах любви. Они проспали до самого обеда.
– Помнишь, Старшая спрашивала, когда будет день жэнь-цзы? – обращаясь к Юйлоу, сплетничала тем временем Цзиньлянь. – Это она про счастливый день узнавала, чтобы мужа на ночь заманить. Видишь, так оно и вышло.
– Да будет уж тебе! – засмеялась Юйлоу.
Появился Симэнь, и Цзиньлянь остановила его.
– Кто это так рано ложится и до самого обеда нежится, а? – говорила она. – Смотри, солнце уж к заходу готовится. А ты куда спешишь?
Своим заигрыванием Цзиньлянь распалила Симэня. Он будто не замечал Юйлоу, и она пошла к себе. А Симэнь и Цзиньлянь подходили все ближе к кровати, пока не легли, отдавшись утехам.
Чуньмэй подала кушанья, и они сели за стол, но не о том пойдет речь.
Юэнян два дня не навещала Гуаньгэ – с тех пор, как услыхала, что про нее наговаривает Цзиньлянь. И вот, в ее покоях неожиданно появилась Пинъэр.
– Ребенок день и ночь плачет, – начала она. – Озноб его замучил. Не знаю, что и делать.
– Сложа руки не сиди! – советовала Юэнян. – Возожги благовония, помолись о здравии младенца. А то закажи молебен с принесением благодарственных жертв. Все немного полегчает.
– В прошлый раз, когда у младенца был жар, я обреклась отслужить молебен Духу-покровителю городских стен и Духу земли,[780] – говорила Пинъэр. – Вот теперь и надо исполнить обет.
– Вот-вот, – поддержала ее Юэнян. – Только прежде посоветуйся со старой Лю. Что она скажет.
Пинъэр хотела было идти.
– Почему я, думаешь, не заходила проведать Гуаньгэ, а? – спросила Юэнян. – В прошлый раз выхожу я от тебя и у ширмы в крытой галерее слышу такой о себе разговор Пань Цзиньлянь с Мэн Юйлоу: «Сама, – говорит Цзиньлянь, – своего сына не заимела, а теперь к чужому подлизывается». Такое она наговорила, что я целый день сама не своя ходила. Даже аппетит пропал.
– Вот негодница, смутьянка! – возмущалась Пинъэр. – Я вам так благодарна за вашу заботу, а что она влезает, воду мутит?
– Ты это про себя помни, а ей, смотри, ни звука! – предостерегла Юэнян.
– Разумеется! – заверила ее Пинъэр. – То-то мне Инчунь рассказывала: выходит, говорит, матушка, а Цзиньлянь с Юйлоу стоят и судачат. Потом, говорит, меня увидали и сделали вид, будто кота ищут.
Пока они говорили, в комнату вбежала запыхавшаяся Инчунь.
– Матушка, скорей! – крикнула она. – У Гуаньгэ глазки закатились, изо рта пена пошла.
Ошеломленная Пинъэр слова вымолвить не могла. Насупив брови, едва сдерживая слезы, она бросилась к себе. Юэнян послала Сяоюй сказать Симэню.
Кормилица Жуи сидела белая, как полотно. Не успели оглянуться, как появился Симэнь. Взглянув на полуживого сына, отец тоже всполошился.
– Беда! – воскликнул Симэнь. – Что с ним? Почему так плохо смотрите? Доведут ребенка, потом меня зовут. Что теперь делать? – Указывая пальцем на Жуи, Симэнь продолжал: – Ты ж кормилица! Как же ты смотришь за ребенком, а? Если что случится, я из тебя отбивную сделаю. Так и знай!
Испуганная Жуи не решилась и рта открыть. Слезы брызнули у нее из глаз.
Пинъэр тихо плакала.
– Слезами сыну не поможешь! – говорил Симэнь. – Надо будет позвать гадателя Ши Нагревателя черепах. Пусть прокалит черепаший панцирь и определит счастливые и несчастливые линии,[781] а там посмотрим.
Симэнь позвал Шутуна, вручил ему визитную карточку и велел тотчас же привести гадателя Ши Нагревателя черепах.
Появился гадатель. Пока Чэнь Цзинцзи угощал его чаем, Циньтун с Дайанем зажгли свечи и благовония, припасли ковш чистой воды и приготовили стол.
Вышел Симэнь. Гадатель с черепашьим панцирем в руках, воздев очи к Небу, сотворил молитву, поклонился хозяину и вошел в залу. Там он положил черепаший панцирь на стол, обеими руками умастил его снадобьем и поджег, а сам выпил еще чашку чаю. Симэнь сидел рядом. Послышался треск. Гадатель взглянул на панцирь, немного постоял и продолжал молчать.
– Добро или зло предвещает? – поинтересовался Симэнь.
– А в чем дело? – спросил гадатель.
– Сын у меня младенец болеет, – отвечал Симэнь. – Что же предвещают знаки великого символа?[782]
– Великий символ ныне не предвещает ничего страшного, – отвечал гадатель. – Правда, и в грядущем недуг будет не раз повторяться. Излечить полностью не удастся. Когда родители гадают о своих детях, черты, символизирующие потомство, не должны быть смутными. Вот можно видеть, как черты Красной птицы.[783] символизируют великое движение. Стало быть, предрекают поклонение духам в красном облачении, Духу-покровителю городских стен и иже с ними. Надо будет забить и принести им в жертву свинью и барана. Потом возьмите три чашки похлебки и вареного риса, мужскую и женскую фигурки вредоносов, поместите их в плетеную ладью и пустите на юг[784]
Симэнь вышел проводить гадателя и дал ему цянь серебра. Тот долго рассыпался в благодарностях, угодливо изогнувшись, как креветка, и ушел.
Симэнь направился к Пинъэр.
– Гадатель Ши Нагреватель черепах вещал, – начал Симэнь, – что, согласно великому символу, недуг будет и дальше мучить младенца. Чтобы предотвратить повторные приступы, надо принести жертвы почтенному Духу-покровителю городских стен.
– Я давно обрекалась, – говорила Пинъэр, – да от ребенка не отойдешь. Так до сих пор и не исполнила обет.
– Вот и исполни, – заключил Симэнь и кликнул Дайаня. – Ступай и позови Цяня Слюнявого, возжигателя жертвенных денег.
Дайань пошел за Цянем, а Симэнь остался у Пинъэр.
– Сынок! – причитала Пинъэр, наклонившись над Гуаньгэ. – Я ради тебя устрою жертвоприношение духам, а полегчает, возблагодарю Небо и Землю.
И что бы вы думали?! Гуаньгэ закрыл глазки и, склонив головку, заснул.
– Вот странно! – воскликнула Пинъэр. – Только я решила духам жертвы принести во здравие Гуаньгэ, он и успокоился.
У Симэня будто камень от сердца отвалило. Юэнян тоже сильно обрадовалась и послала Циньтуна за старой Лю.
Старуха Лю, сильно ковыляя, чуть не бегом бросилась к младенцу. Симэнь ей не слишком-то поверил, но кого ни позовешь ради любви к сыну.
