Старуха Лю, сильно ковыляя, чуть не бегом бросилась к младенцу. Симэнь ей не слишком-то поверил, но кого ни позовешь ради любви к сыну.
Старуха первым делом зашла в кухню и принялась ощупывать очаг.
– Видно, спятила старуха, – засмеялась Инчунь. – Ей бы ребенка осмотреть, а она в печь полезла.
– Много ты, рабское отродье, понимаешь! – заругалась на нее старуха. – Держи уж лучше язык за зубами! Я, посчитай-ка, на сколько годов старше тебя, а? А что ни год – триста шестьдесят дней будет. Нечисть, ее и на дороге остерегаться подобает, а уж в трубу-то она первым делом забирается.
Инчунь передразнила старуху, но тут ее окликнула Пинъэр, и ей пришлось вести ворожею в спальню. Лю отвесила земной поклон, Симэнь вышел из спальни, чтобы послать Дайаня купить свинью и барана для принесения жертв.
– Поправился наследник? – спросила старуха.
– Какое там! – воскликнула Пинъэр. – Вот и пригласили тебя посоветоваться.
– Я в прошлый раз сказала: принесите жертвы Полководцу пяти путей, и все пройдет, – начала старуха. – А теперь, судя по внешнему виду, придется умилостивить духов земли всех трех категорий.
– Гадатель Ши Нагреватель черепах только что посоветовал устроить жертвоприношение почтенному Духу-покровителю городских стен, – сказала Пинъэр.
– Он, знай, свое бубнит! – отозвалась старуха. – Что он понимает?! А у младенца испуг в нутро вошел. Погодите, вот выгоню, и все пройдет.
– Как выгонишь? – спросила Пинъэр.
– Сестрица Инчунь! – обратилась к горничной старуха. – Поди принеси шэн рису и чашку воды. Я вам сейчас покажу.
Инчунь подала рису и воды. Старуха достала глиняный сосуд на высокой ножке, насыпала в него доверху рису. Потом она нащупала у себя в рукаве засаленный лоскут зеленой тафты, завязала в него сосуд с рисом и принялась ощупывать ребенка с головы до ног. Она то слегка приподнимала руки, и они метались над младенцем, то повисали на одном месте и начинали судорожно дрожать.
– Гляди, не испугай! – предупреждала Жуи.
– Знаю, знаю свое дело, – махнув на нее рукой, тихо говорила ворожея.
Немного погодя она стала шептать что-то невнятное. Можно было разобрать только отдельные слова.
– Небом испуган, испуган Землей… испугал человек, злой дух напугал… испуган котом, испуган псом… – вот все, что поняла Пинъэр.
– Да, его кот напугал, – подтвердила Пинъэр.
Старуха умолкла, сняла лоскут и поставила сосуд на стол. Потом с одного взгляда нашла среди рассыпчатой массы две рисинки и бросила их в чашку с водой.
– Недуг пройдет к концу луны, – заговорила она. – Младенца увели с собой на юго-восток вредоносы – мужчина и две женщины. Нельзя приносить жертвы Духу-покровителю городских стен. Надо возблагодарить Духа земли.
Пинъэр охватило сомнение.
– Ладно, я еще раз возблагодарю Духа земли, – проговорила она наконец, – наверное, не помешает.
Пинъэр кликнула Инчунь.
– Ступай передай батюшке, старая Лю на чашке воды гадала, советует возблагодарить Духа земли. Сегодня в монастырь не поспеть, пусть пока уберут жертвенные предметы. Благодарственную молитву завтра с утра вознесем.
Симэнь позвал Дайаня и велел убрать жертвенные предметы и животных.
– Завтра утром в монастырь поедем, – заключил он. И наказал докупить все, что полагается для принесения жертв Духу Земли.
Рисовая каша, коконы шелкопряда, вылепленные из глины,[785] кисти и тушь, а также воробьи, гольцы и угри, которых должны были выпустить на волю,[786] – все, как полагается, было припасено заранее.
От Пинъэр старуха Лю прошла в покои Юэнян. Хозяйка оставила ее ужинать.
Тем временем прибыл Цянь Слюнявый. Пока он сидел в небольшой приемной, Циньтун с Дайанем сбились с ног, готовя ему утварь для молебна Духу Земли. Цянь выпил чаю и попросил молитвенное обращение, которое Симэнь велел Шутуну тот же час составить.
Цянь Слюнявый возложил себе на голову громоносный обруч, надел пластинчатую шапку и, по-старинному облаченный в буддийскую рясу, с мечом в одной руке и с освященной водой – в другой, шагая по звездам Большой Медведицы,[787] определил место жертвенника и начал заклинать духа об изгнании нечисти.
Заклинание гласило:
«О, Таинственная пустота[788] сокровенной пещеры[789]! Пресветлое Великое начало[790]! Всемогущие духи восьми стран света[791]! Помогите мне обрести свое естество[792]! Жажду судьбоносных талисманов из области Одухотворенных драгоценностей[793]! Обращаюсь молитвою к Девяти небесам[794]! Духи-гандхарвы[795] и святые из Ташасаваны[796]! Проникающая до Большой Медведицы Великая тайна[797]! Покарайте оборотней, обуздайте нечисть, уничтожьте несметные рати демонов-злодеев! Заклинаю вас, духи Срединных гор[798]! Изреките слово изначальное, драгоценное! Изгоните недуги и продлите дни жизни! Пять священных гор[799] и восемь морей[800], внемлите мольбе! Свяжите руки владыке Мара[801]! Телохранители, спасите меня! Да исчезнет зло и рассеется скверна! Да воцарится навечно дух праведного пути…»
Цянь пригласил Симэня молиться. Тот совершил омовение рук, прополоскал рот, стал облачаться в парадные одежды, привязал наколенники. Ему помогали Сюээ, Юйлоу, Цзяоэр и Гуйцзе, на все лады расхваливая его облачение.
Симэнь вышел и с благовониями в руках стал молиться Будде. За ним стоял слуга-подросток, который поддерживал его одежды. Вид у Симэня был весьма внушительный. Цянь Слюнявый при появлении хозяина начал читать громче.
Женщины наблюдали за Симэнем из-за ширмы. Указывая на Слюнявого, они падали от хохота.
Симэнь встал перед алтарем на колени, но, смущенный смехом за ширмой, не мог рта открыть и только потирал глаза. Шутун понял в чем дело и подал женщинам знак. Те немного приутихли.
Цзиньлянь тем временем вышла в сад и заметила Чэнь Цзинцзи. Они слились в поцелуе. Насладившись ее прелестями, Цзинцзи вынул из рукава свежий плод и угостил Цзиньлянь.
– Вина хочешь? – спросила она.
– Хорошо бы немного, – согласился он.
Пока все были увлечены Цянем, она провела зятя к себе, велела Чуньмэй запереть дверь и несколько раз подряд наполнила его чарку вином.
– Ну, а теперь иди! – проговорила она. – А то увидят, мне живой не быть.
Цзинцзи хотел ее поцеловать.
– Брось, или тебе жить надоело! – запротестовала Цзиньлянь. – Вдруг служанки увидят.
Она играючи ударила Цзинцзи, и он бросился было вон, но она велела Чуньмэй проводить его,
Да,
Меж жизнью и смертью запутав следы,Ей все-таки выйти сухой из воды.
Чуньмэй пошла с Цзинцзи в сад, но не о том пойдет речь.
Симэнь, стоя на коленях, долго молился. Когда он поднялся, Цянь отслужил только начало молебна и перешел к чтению ектении с поклонами.
Симэнь прошел за ширму.
– Хватит хихикать! – сказал он женщинам. – Меня и без вас смех разбирал. Еле сдержался.
– А еще рясу напялили, – говорили женщины. – И никакой он не монах. Демон неугомонный – вот он кто.[802] Побагровел весь, бесстыжий. Разбубнился, все кругом заплевал.
– Вы ж над его усердием потешаетесь! – урезонивал их Симэнь. – И довольно кощунствовать! Помните, когда поклоняются духу, он рядом витает.
Симэня позвали, и он опять встал на подстилку. Слюнявый сосредоточился и, подняв голову, начал читать покаяние, потом утреннюю молитву о чаяниях. Комки белой пены, скопившиеся у него на губах, то скрывались во рту, то разлетались во все стороны. В рвении, с каким Слюнявый клал нескончаемые поклоны, он напоминал болванчика, и женщины, глядя на него, покатывались со смеху. Как ни усердствовал Симэнь, ему никак не удавалось поспеть за Слюнявым. Едва он положит поклоны одному святому, как Слюнявый называет пятого. Будучи не в силах за ним угнаться, Симэнь клал поклоны невпопад, чем вызвал еще больший хохот женщин.
Тут появилась Сяоюй и позвала Гуйцзе ужинать.
– Матушка скучает одна, – сказала она. – Приглашает вас, сестрица, и мамашу Ли зайти и развеять тоску. А у вас тут вон, оказывается, какое веселье.
Цзяоэр и Гуйцзе сразу направились к Юэнян, за ними потянулись и остальные. Цзиньлянь хотелось было заглянуть в сад, и она последовала за остальными.
– Да, молиться надобно с усердием, – говорила, обращаясь к падчерице Юэнян, – но и за ребенком следует смотреть в оба. А то доверься этим бабам шальным, вынесут да и ладно. Так-то и зверь, чего доброго, растерзает.
Только она сказала, вошла Гуйцзе. Они втроем сели ужинать, но не о том пойдет речь.
После молитвы Симэнь обливался потом. Поспешно сняв с себя парадное платье, он пошел проведать Гуаньгэ.
– Сынок! – склонившись над колыбелью и гладя ребенка, говорил он. – Я за тебя молился Духу Земли. – Он обернулся к Пинъэр. – Ему лучше! Пощупай лобик: слава Небу и Земле, у него жар спал.
