Кроме того, при монастыре двести гектаров земли, их распахать и засеять – тяжелейший труд. Но вокруг монастыря образовалась всеми ощутимая аура реальных чудес. Зола не превращается в муку, но еще четыре года назад вокруг была просто омерзительная жизнь, как может быть омерзителен распад, а сегодня люди пытаются быть самодостаточными.
Культура монастырской жизни такова, что она всегда была основой жизни для окружающих. (II, 34)
МОНЕТИЗАЦИЯ
(2005)
Интервьюер: Почему народ из-за монетизации вышел на улицы? В нашей новейшей истории были и более тревожные моменты, а никто не митинговал!
Думаю, это связано с тем, что раньше страха было больше. Даже лет двадцать назад в похожей ситуации никто бы не вышел митинговать.
Если помните, была страшная история – расстрел демонстрантов в Новочеркасске. Но кто в то время об этом знал?
В этом смысле нынешняя свобода информации – большой прогресс и завоевание. С другой стороны, есть ощущение, что раньше было хорошо, потому что все молчали, а теперь плохо, потому что все об этом стали говорить.
Это абсолютно не так.
И раньше хватало безобразий, но сейчас появилась счастливая возможность – выйти и высказаться.
Правда, есть и другая крайность. Один старец сказал, что «публичное восхищение придает разумности любому дураку», и этим, к сожалению, очень многие пользуются в интересах собственного пиара. (I, 114)
МОНГОЛЫ
(1992)
Я очень глубоко чувствую неразрывную связь монголов со степью. Они не могли бы существовать больше нигде в мире, я представляю себе, какое мучение для них надевать костюм и галстук. Это же совершенно неестественно. Они становятся совершенно другими людьми, потому что разрушается их внутренняя гармония.
Для монгола степь – это он сам. Биологически.
Проскакать пятьдесят километров верхом на лошади или зарезать овцу для монгола – это его жизнь, в то время как для легкомысленного туриста, согласно его так называемым «цивилизованным» представлениям, это выглядит как варварство, или жестокость, или бог знает что еще. (II, 22)
Монголы и русские
(1992)
У монголов и у русских почти три века общей культуры, даже наша кровь перемешана с монгольской. Я считаю, что у всех людей географический характер, но духовный пейзаж, оставивший неизгладимый след на характере жителей степей, не обязательно должен отличаться от духовного пейзажа людей, которые живут на берегу океана.
С этой точки зрения русские и монголы очень близки из-за огромных просторов, на которых они живут. (II, 22)
МОНИКА
Интервьюер: Вы Клинтону в ситуации с Моникой <Левински> по-мужски сочувствуете?
Я считаю, что личная жизнь человека – не предмет обсуждения ни для кого.
Это чудовищная бестактность американского общества.
Вся эта история вселяла в меня большую симпатию к Клинтону до того момента, как он стал извиняться перед женой, перед Моникой. Правда, у нас разные культуры.
А самое страшное – это фигура самой Моники.
Мне очень жаль, что в Америке это считается нормой. (II, 31)
МОНИКОНЕ ЭНЦО
(2009)
Вопрос: Правда, что ваш итальянский монтажер умыкнул у Вас режиссерский вариант «Сибирского цирюльника» и требует за него двести тысяч долларов?
Это, к сожалению, неправда, ибо я предпочел бы такой исход, нежели тот, который случился.
Выдающийся монтажер, художник, мой близкий друг Энцо Мониконе ушел из жизни в прошлом году… (XV, 41)
МОНТАЖ
(2012)
Вопрос: Умеете ли Вы монтировать видео? Есть ли куски ваших фильмов, которые монтировали Вы сами?
Я все свои картины монтирую сам. Другой разговор, что кнопки нажимает другой человек…
До определенного времени (до картины «Очи черные») я предполагал, что монтажер – это склейщик или склейщица. Тогда еще не было электронного монтажа, и ты сидишь рядом с монтажером и говоришь: давай возьмем подлиннее вот этот кусок, этот кусок и так далее, и так далее. Коробок тысяча, «срезки» это называлось. Это была кропотливая, трудная работа. Так работали и монтировали неплохое кино.
Когда появился электронный монтаж, то появилось бесконечное количество вариантов. Это сделал – загнал в память, это сделал – загнал в память. Для меня это было сначала непривычно, и я бежал от этого, как черт от ладана, потому что думал: нет, вот есть целлулоид, есть пленка, она пахнет, есть желатин; и вот так я себя уговаривал, уговаривал, уговаривал… Но вот потом, когда мы стали снимать «Сибирского цирюльника» и у меня был гениальный абсолютно монтажер (еще с «Очей черных») Энцо Мониконе… Потрясающий совершенно человек, к сожалению, ушедший уже из жизни. Я вдруг понял, что есть профессия монтажера. То есть профессия монтажера не склейщицы или склейщика, а монтажера, который чувствует музыку фильма. Не ноты, а пластическую музыку фильма.
У меня был с ним случай просто невероятный абсолютно. Мы монтировали «Утомленных солнцем» (первую картину). В субботу-воскресенье «Мосфильм» закрыт, а он жил рядом с «Мосфильмом». Для него вообще ничего не существовало, когда он монтирует. Я думал, он пойдет на Красную площадь или в музей… куда там: гостиница – монтажная, гостиница – монтажная. И так как у него два дня выходных пропадали и он страдал, то мы договорились с дирекцией «Мосфильма», что его будут пускать туда на выходные, одного, без помощницы, без переводчицы, и он приходил – и чего-то там клеил. И вот я приехал в понедельник на студию, и он мне говорит: «Никита, я там сократил сцену…» (Ту нашу сцену с Олегом Меньшиковым, когда я ему говорю: «Я знаю, зачем ты сюда пришел…» А он мне отвечает: «Ну я посмотрю на тебя через несколько дней, когда ты, ползая в собственном говне, будешь подписывать…») Довольно длинная сцена была, но разговорная, смонтировать, переделать, сократить ее, не зная языка?! (А он его не знал – только: девушка, добрый день, и – дайте кофе – все!) Я говорю: «Как?!» А он такой смущающийся: «Да вот так…» – «Кто тебе переводил?» – «Никто». «Как же ты… ну покажи, пожалуйста». Приходим в зал, он показывает сцену. Я говорю: «Очень хорошо, ну а где сокращения?» Он говорит: «Как?..» – «А ты разве сократил?» Он говорит: «Да, четыре минуты». Я говорю: «Что?!» Он повторяет: «Четыре минуты». Я говорю: «Ну-ка, покажи мне то, что было раньше…» Действительно сокращено! Он сократил по музыке, по психологическому движению нашему с Олегом друг к другу, по тому, как, что, за чем идет не в словах, а во внутреннем движении… Я был потрясен совершенно. С этого момента я понял, что это – профессия. Причем очень креативная профессия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
