на Григория.
– Быть может, ты мне истолкуешь? – вопрошал князь. – Чёй-то Басмана сослали из столицы в Слободу?
Григорий пожал плечами.
– Чёрт его знает! Ведомо мне не боле твоего – сослали и сослали – видать, была на то воля мудрая царя нашего ясна солнышка, от и всё, и неча тут развозить…
Василий продолжал утреннюю трапезу, согреваясь добротной похлёбкой.
– Уж много слухов насочиняли, и всё врут! – продолжал Малюта, поглядывая в окно, будто бы сам с собою причитал. – И про ссору меж Басмановыми, и про… Кхм, – Малюта кашлянул в кулак да отмахнулся. – Не слушайте, княже, – всё врут.
– Ты всё тот же лукавый чёрт, Скуратов! – пожурил князь, мотая головою.
– Это я-то чёрт? – усмехнулся Малюта, разводя руками. – Они, поди, от какие сплетни городят, а я ещё чёрт! Нечестно, Вася, ох как нечестно!
Князя забавляло негодование опричника, и он продолжал внимать, кушая похлёбку.
– Причём, – продолжил Скуратов, угадывая пылкий интерес князя к своим речам, – ладно бы, гады, токмо бы про Федьку что болтали! Оно-то ясно – мальчишка безбородый, а уже боярин, да видный какой! Всяко, и меня бы самого зависть бы снедала денно и нощно! Как ж тут без гнусных сплетен? И вообще, земля слухами полнится! Да меру ж надобно знать? Ишь чего удумали – и на светлого нашего владыку уж наговаривают, плуты псоватые! Всё и слагают, прости, Господи, что в доме басманском невесть что творится! Так даже, что будто бы Федька до того на Алёшку озлобился, что всеми правдами и неправдами пробрался ко трону поближе, аки змей подлый, и всё науськивал царя-батюшку супротив Алёши. Уж не застави мя и говорить, за какие ж преступления поплатился Басман наш, да видать, эдак сыграла в государе милость к старику нашему. Оттого-то Алёшка уж не впал в опалу да не сжит со свету. А токмо так, сослан подальше. От же бесы! Я тебе то говорю, и ты им сродником приходишься, вот душу гложет! А сказать кому, так что же? Так за одни слухи такие меня самого сошлют, и уж в местечко боле далёкое, нежель Кострома, коли вовсе останусь на этом свете. От такие вот дела у нас, от такие…
На сих словах Василий поднял взгляд на Скуратова. Князь хмуро свёл брови, точно пытаясь наверняка угадать смысл речей опричника.
– Совсем уж страх потеряли! – произнёс Сицкий, не решаясь верить никакой крамоле.
– Да вот же! – согласно кивнул Малюта. – От третьего дня – задрали косолапым шестерых. От потеха была! Пущай, какой святоша и молвит, что жестокая забава, нехристианская, а всё одно – плевать, потеха славная! И от, как же ты думаешь, за что задрали чертей брехливых?
Василий мотнул головой, не желая угадывать, но готовый внимать.
– Какой-то бес их попутал шептаться, что, мол, Данилыч сынишку своего клялся прирезать своей рукой! За какой уж проступок – там всё разнится, да концов не сыскать… А есть ли разница? От ты ж отец, от мыслимо тебе угрожать чаду родному расправой? – Малюта не успел договорить, как Василий поперхнулся.
Скуратов поспешил похлопать князя по спине, и как всё унялось, подал кувшин квасу. Василий пил большими глотками, унимая боль в горле.
– От же я дурак – гнусь эту проклятую повторяю! Уж не серчай, княже! Полно, вовсе забудь этот вздор!
– От уж и впрямь вздор! – хрипло произнёс Василий, только-только отстранившись от кувшина.
– Доедать-то будешь? – Малюта кивнул на поднос с едою.
– Да уж охота отбилася… – ответил Сицкий, утирая усы.
Малюта кивнул, похлопав напоследок князя по плечу.
* * *
Холодный воздух замер. Ветер не шёл ни с одной стороны, и мелкие снежинки ниспали ровно и мерно, не отвлекаясь лукавыми кручами, не мечась из стороны в сторону. Фёдор вышел провожать тестя, да задумавшись о своём, поглядывал на протоптанную дорогу – ещё не успели снегов расчистить.
– Федя? – протянул Василий, поведя взор на зятя. – Что там с Данилычем-то?
Фёдор неволею глубоко вздохнул.
– Как есть, так и говори, – просил Сицкий.
Басманов обернулся к князю. На его лице не было ни капли дурного ребячества али ветреного беспутства, коим полнился этот белый лик накануне, в пылу застолья. Фёдор был твёрд и верен во взгляде. Безо всякой напускной удали он положил руку на сердце своё да глядючи прямо в очи Василия молвил:
– Коли спрашиваешь, так есть в тебе вера слову моему. Всё, что молвят, – всё неправда. Есть меж мной и отцом разлад, но то меж нами, и токмо. Варю никто не обидит. Даю тебе слово, отче, что не обижу твоей кровинушки.
Сицкий внял этой клятве, коротко кивая головою, но думы его не развеялись.
– Благодарю, – кивнул Василий. – Но ведь я спросил не об том.
– Но сей мой ответ. И иного нету у меня, – ответил Фёдор, пожав плечами.
Князь поджал губы да с коротким кивком принял слова зятя. Отчего-то на устах князя скользнула мягкая улыбка, а затем и вовсе смешок прервал повисшую тишину. Фёдор повёл бровью, выжидая, как Сицкий поделится своими думами, тем паче что и впрямь там потеха какая.
– Я был много боле дурного мнения об вас, Басмановы, – признался Василий, поглаживая свою бороду.
Фёдор улыбнулся.
– От правда – от токмо явилися вы в доме моём, – молвил Сицкий, вскинувши взор к небу, – так сразу мыслию моей было – будь что будет, да прирежу, если что, обоих.
– Быть может, стоило и впрямь, – просто ответил Фёдор. – Авось и поглядели бы – кто кого.
Василий беззвучно посмеялся, мотая головой. Едва Фёдор умолк, из-за спины раздался окрик – лошадь князя уж готова. Василий обнялся с зятем на прощание, добро хлопнув его по плечу.
– Береги себя, Федь, береги, – молвил напутственно Сицкий, ступая к лошади. – И передавай Данилычу поклон.
Глава 10
Снега сходили не спеша, но всяко уж знали, что весна настаёт. Поредели сугробы, с грязью помешались. В рощах нет-нет да можно и повстречать где почки зелены. Птиц ещё слышно не было – слишком рано. Дороги безобразно размылись. Всё обратилось непроходимой вязкой канавой. Фёдор выругался себе под нос, когда Данка вновь резко повелась в сторону, оступившись в талой грязи.
– Не, чур меня! – отозвался голос немца чуть позади.
Фёдор недовольно вздохнул, разворачивая лошадь.
– Рано ещё, – мотнул головой Штаден. – Только увязнем.
Басманов недовольно цокнул, поглядев куда-то вдаль, где совсем недавно была проложена славная снежная дорога. Нынче Фёдор отступился, и они вместе с немцем стали возвращаться в Кремль, да с явной неохотою. Ежели дороги развезены, то и ступать нет никакой мощи, нечего и
