class="p1">Дороги славно проложились, прибились санями-копытами. Солнце иной раз перекрывалось беглыми облаками. По Москве промчалось с дюжину всадников. Едва разносился стук их копыт, так всякую улицу, каждый переулок сковывал лютый страх. Терема стояли в тревожном безмолвии, наглухо закрывшись от чёрной своры. В этот день путь их лежал во двор князя Сицкого. Славное было место, славное.
Лошади обступили ворота, когда опричники спешились да грузили добро, с собой привезённое. Фёдор, ехавший во главе, спрыгнул с лошади и оглядел братию, прибывшую с ним.
– Не так лихо! Побьёте ещё чего! – прикрикнул Басманов, поглядывая, не идёт ли кто открывать ворота.
Заслышался частый шаг по снегу. Калитка робко отворилась, и все взоры опричников вмиг обернулись на черноокую девчушку. Она закуталась в короткий полушубок, на ногах сапоги были никак не по размеру. Чёрная коса ниспадала с плеча прямо поверх не то шарфа, не то шерстяного одеяла.
– Доброго дня, Марусь, – произнёс Фёдор, выйдя вперёд. – Василий Андреич дома?
Басманов заглянул за плечо крестьянки.
– Дома, дома, сударь! – с поклоном молвила девушка, приглашая жестом гостей. – Уж заждались вас, Фёдор Алексеич, заждались!
Басманов улыбнулся да подал знак прочим опричникам, чтобы следовали с ним. С порога Василий Андреич принял зятя желанным гостем. Не успел Фёдор и шапки снять, как они крепко обнялись да поцеловались в щёки. Князь похлопал Фёдора по плечу.
– Уж гадал, когда поспеешь! – радушно произнёс Сицкий, покуда Басманов раздевался да оправлял волосы рукою.
В доме было натоплено добро, что паче чуялось, коли зайти с морозу.
– Уж как Бог послал – так и поспели! – произнёс Фёдор, разводя руками.
Чуть посторонясь, точно в оправдание, Басманов указал плавным жестом на привезённое добро. Войдя в терем, опричники сгружали подарки хозяину. Средь них были ковры и ткани, пять шуб, платья, сарафаны да платки расшитые, украшения из серебра и три сабли. Князь щелчком подозвал крестьянских, чтобы управились с привезённым да снесли, куда велено, а сам позвал Фёдора ко столу. Прочие же опричники не остались без угощения – для них яства уже дышали манящим жаром, а холопы вынесли из погребов сладкие вина.
С Фёдором же Василий откушать хотел наедине, и кушанье в самом деле наготовлено было недурное. Басманов с большой охотой приступил к трапезе вместе с князем. Первой же мужчины выпили за здравие любимой Вари, за дитя во чреве её.
– И впрямь, под стать угощениям с царского пиру! – нахваливал Фёдор.
– Коли так – то славно! – улыбнулся Василий, утирая усы. – Да и почём мне знать, что при дворе подают?
– Так хоть завтра приходи, будешь гостем дорогим! – молвил зять, положа руку на сердце.
Василий кивнул да с улыбкой поднял чашу.
– За тебя, Федя, – произнёс Сицкий.
Басманов не скрывал любви и почтения, кои питал к тестю. Они сомкнули чаши и вновь испили доброго вина.
– А чёй-то Данилыч не приехал? – спросил Василий, почесав бровь.
– Служба, – легко и беззаботно ответил Фёдор, пожав плечами. – Нынче батюшка в Слободе порядки наводит.
Басманов опустил взгляд в свою чашу. Вино чернело мрачной влагой.
– И токмо? – вопрошал Василий.
– А что ж ещё? – Фёдор воротил взор на князя, вскинув бровью.
Сицкий пожал плечами.
* * *
Дуня стояла на коленях подле Варвары, помогая надевать сапог. Едва ли живот был истинною помехой – но сноха не могла ослушаться свекрови. Пущай и опека Светланы Александровны и казалась чрезмерною, всяко Варя берегла плод.
Дуня тяжело пережила побои, учинённые царицей. Глаз день ото дня всё слабел и едва ли оставался зрячим. Глубокие шрамы исказили прелестное молодое личико. Уж с этими грубыми рубцами неча поделать было, кроме как смириться. Горевала-горевала она за красоту утраченную да оправилась вскоре. Всё же ладилось в поместье Басмановых, и уменье Дунино к рукоделию пришлось ко двору.
Варвара меж тем взирала на крестьянку, помогавшую обуться, да думы её далеки были и порою истинно страшны. Уж месяц как бесы шептали ей страшные вещи, о коих Варвара боялась вспомнить средь бела дня, а уж лукавою нощью – и подавно. Виделись ей муки кровавые, виделось ей, как чадо губит её. Из оцепенения её вывел взгляд Дуни. Крестьянка, верно, намеревалась испросить чего, да не решалась. Варвара коротко кивнула, давая слово.
– М… можно? – робко спросила Дуня, протягивая руку к животу сударыни.
Варвара слабо улыбнулась и кивнула. Крестьянка в нежном трепете прикоснулась к животу, оставаясь на коленях. Едва её белая ручка коснулась только-только сарафана Вариного, с уст Дуни сорвался сокровенный вздох. Сердце её замирало от неописуемого восторга, искренней и светлой радости. Нежная ладонь прислонилась к животу, и Дуня неволею прикрыла рот рукой, задыхаясь от всего, что нынче поднялось в её сердце. Варвара взирала на ту перемену во всём облике крестьянской девушки, и её пробирал холодный ужас.
– Благодарю, боярыня! – молвила Дуня, кланяясь в ноги Басмановой.
Голос крестьянки дрожал, прерывался, ей не хватало духу говорить. Всё волнение сквозило в том дыхании, не облачая её горести во слова.
– Полно же тебе, – ответила Варвара, прося девушку подняться на ноги.
* * *
Фёдор оглянулся на вход в палату, и улыбка ещё боле озарила его уста. Он на сём пиру вновь вырядился в девичье.
– И впрямь явился? – сам себе молвил Басманов, переводя дыхание да отводя пряди с белого лица.
Взмахнув рукой, опричник жестом велел стольникам наливать вино пришлому гостю, а сам Фёдор радостно вышел навстречу князю Сицкому. Тесть с зятем крепко обнялись, и Фёдор провёл Василия к самому государю.
Едва князь поклонился да вознамерился припасть устами ко царским перстням, владыка поднялся с трона и крепко обнял его, аки друга верного-старинного. Видать, Сицкий сам не ожидал такого тёплого приёма, такого радушия, что сперва вовсе опешил.
Царь же отстранился, смотря в глаза князя. Не глядя владыка принял чашу, которую подал ему его любимец кравчий, его верный опричник Басманов.
– Пей же, княже, за здравие нас и детей наших! – произнёс Иоанн, поднимая поданную чашу.
– За здравие, на многие лета! – провозгласил Сицкий.
Все опричники похватали свои чаши со стола да подняли вверх. Раздался звон, и вновь и вновь ему вторили лобзанья, возгласы, да порою и смачные удары, не доходившие до злостной драки. Сицкий быстро сделался свойским за столом – а как ж иначе, ежели сам владыка принял его точно брата родного?
Застолье разыгрывалось всё боле и боле, и по мере того, как наступала ночь, пир не смолкал, но делался громче, живее. Сицкий привольно раскинулся, точно будучи в доме родном, средь давнишних друзей. Князь со снисходительною улыбкой внимал какому-то чернобородому опричнику, который рассказывал о
