Я никогда не боялся Черного Джона. Я вообще никого не боялся.
Чего боится бристольский пес? Темноты? Он, кроме нее, ничего не видит. Грома? Он только его и слышит. Кнута? Он только его и чувствует. Чего же ему еще бояться?
Я — этот пес, сэр. Пес, который кусает других псов. Чего мне бояться? Мне, Джону Сильверу, псу среди людей и даже среди собак?
* * *
Теперь я вознагражу твое терпение и отвлекусь от дней своей юности, чтобы рассказать о встрече с юным Эдвардом. Да, и упомяну об одном шифре — загадке, ради решения которой мы избороздили весь свет.
Потерпите, осталось немного, друг мой. Терпение, как я слыхал, — само по себе награда, хотя я предпочитаю иные способы поощрения.
Одно дело — найти сокровище, это уже приятно, но разделаться с врагом и отнять все, чем он дорожил, — совсем другое. Я должен насладиться моментом. Хотя, если подумать, это уже чересчур. Мало того, что я забрал свою долю сокровищ, а теперь еще и отправляю тебя в ад, так что выигрываю вдвойне, а ты вдвойне теряешь, если быть точным. Я оставлю тебя с голыми руками, и то до тех пор, пока на них не наденут кандалы и не отправят на виселицу. Числа очень важны, друг мой. Сколько миль суждено нам пройти, пока мы увидим Англию?
Ну вот, теперь я собой доволен и могу от щедрот поделиться кусочком ответа на простую головоломку, которую встретил на первой странице Книги Сокровищ. Помнишь — «В 41 метре от основания я спрятал шесть деревянных ящиков, крытых слоновой костью, целиком пустых, и одно примечательное сокровище, завернутое в грубый холст, на глубине менее 2 метров и, самое большее, 87 метров в разбросе»?
Я уверен, что эти цифры могут указывать на страницы в Библии Эдварда. Начиная по порядку, проходим на страницу 41 и читаем следующие строки:
«41:2 И вот вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в тростнике;
41:3 но вот после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью, и стали подле тех коров на берегу реки;
41:4 и съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон;
41:5 и заснул опять, и снилось ему в другой раз: вот на одном стебле поднялось семь колосьев тучных и хороших;
41:6 но вот после них выросло семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром;
41:7 и пожрали тощие колосья семь колосьев тучных и полных. И проснулся фараон и понял, что это сон».
Что это нам дает? Должен ли я был сложить все эти семерки, получить сорок два и плясать от этой цифры? Или же отнять семь тучных лет и столько же тощих, чтобы получить двадцать восемь? Может, следовало поискать «тростник» или «берег реки»? Или положиться на восточный ветер на пути к богатству? Или этот путь был всецело обманным, о чем говорилось в словах «это сон»? Не значило ли слово «тощий», что нас ждет неудача? А старый фараон — не означал ли он нынешнего короля? Скажу покамест, что я много раз перечитывал эту страницу, и кое-какие мои догадки сбылись, а другие оказались ложными.
День за днем я проглядывал и перечитывал это послание и теперь вижу разгадку яснее ясного, поскольку решение мне известно, но тогда в моих рассуждениях были бреши, в которые мог пройти и фрегат. Ответа я не замечал. Лишь прожив добрые несколько лет, когда и Квик, и встреча с Эдвардом остались в прошлом, когда мы пережили приключение в Испании и потопили уйму кораблей, я наконец нашел ответ. Все ответы. И потому сокровище досталось мне, а ты остаешься ни с чем.
Настала пора представить миру славного моего Эдварда и рассказать о нашем знакомстве. Он принес нам Библию короля Якова, и, осмелюсь сказать, именно в память об Эдварде я не стану нынче с тобой драться.
Эдвард… Помнишь, каким он был? Я встретил его впервые близ Варфоломеева тупика. Черный Джон разрешил нам тогда прогуляться по Лондону, и я прохаживался в тени Вестминстерского аббатства, когда на меня налетел какой-то парнишка и пробубнил:
— Прошу прощения, сэр. Простите, Бога ради.
— А ты меня прости, — ответил я и тотчас полоснул его по карману. Оттуда выпали золотая цепь, отрез батиста, бархатная лента и, наконец, мои часы.
— Моя матушка заболела, — пролепетал он. — Бот и послала меня к галантерейщику.
Много лет спустя после хорошей порции рома Эдвард признался мне, что до тех пор его ни разу не ловили за руку.
Я держал крепко.
— Не долог ли крюк — через Литл-Бритн? Хорошо же у вас платят галантерейщикам, — сказал я. — Не то что в Бристоле. Хотя карманники у нас половчее. Я тебя провожу. Торгаш, должно быть, заждался тебя в лавке. — Парень попытался вырваться. Он так дергался, что с него слетела шляпа, а вместе с ней — пара перчаток, шитых серебром.
— Рядом, — приказал я, и Эдвард стал изливать мне свои горести. Я всегда умел обращаться с маленькими попрошайками — сам таким был. Он рассказал, что его мать лежит при смерти, а двое братьев и трое сестер голодают. Видимо, сия печальная история должна была меня разжалобить. Затем мальчишка сказал, что его мать принудили к грязному ремеслу, отчего она слегла. Отец, продолжал он, давно скончался, иначе бы непременно поддержал их в нынешнем бедственном положении. Правду говоря, добавил он, родитель скончался в Ирландии. Впрочем, мой юный друг божился тотчас, как я разожму пальцы, отправиться прямиком в монастырь и принять постриг, дабы встретиться с батюшкой на небесах. Затем он с тоской посмотрел на содержимое кармана и сказал, что вовек не станет больше воровать.
Честный человек расчувствовался бы после этих слов, но вместо него мальчишке попался Долговязый Джон Сильвер.
— Сочиняют у нас тоже лучше, — сказал я Эдварду, после чего сделал ему предложение. Я почуял в нем редкостный дар и объявил, что из него выйдет славный разбойник. Потом я провел его по округе, велел присмотреться к ткачам, портным и галантерейщикам, уныло снующим за своими прилавками. «Все они — сухопутные крысы, — объяснил я, — потому и ходят, повесив носы, Никто из этих жалких бедняков не носил вокруг шеи и бумажных кружев, не говоря о веревке». Я заглянул парню в глаза и заявил, что вижу в них море. Сказал, что он прирожденный пират и что будущее ему уготовано самое лучшее — лучше, чем у олдермена. Недостает лишь корабля, каковой у меня, по счастью, имеется, и притом лучший из тех, что бороздили морскую пену.
Так добыча Эдварда перекочевала мне в карман, а его самого я доставил прямехонько на «Линду-Марию».
Кто-то начинает жаловаться на моряцкую жизнь, едва снявшись с якоря, в основном неженки, непривычные к труду. Кому-то труднее всего пережить первый шторм. Есть и такие, кто готов лезть на стену от трюмной водицы.
