Метет снег, метет. Медленным шагом идет по селению конь, везет ссутулившегося в седле человека, закутавшегося в простой шерстяной плащ. А что всадник шлем на лицо надвинул, – так от того же снега и надвинул. Ишь, заметает! Зима, зима скоро…
У третьего от леса дома остановился конь. Спешился всадник, в ворота постучал. Выскочил было на стук громадный охотничий пес-волкодав, лаем утробным залился. Только всадник ему два слова шепнул, протянул руку. Гляди-ка: поднял пес уши, хвостом завилял, будто старого знакомого признал. Ткнулся мокрым носом в черную перчатку.
А вот и сам хозяин вышел. Посмотрел исподлобья, спросил коротко. Ответил всадник, а что спросил и что ответил – не разобрать. Еще внимательнее посмотрел хозяин, нехотя махнул рукой, свистнул собаке и пошел обратно в дом. И то сказать, нечего тут с разными под снегом лясы точить. Ишь, заброда! Дочку ему подавай! Ездят тут всякие…
И вновь едет всадник по Горелой Низине. Еще больше ссутулился. Да и снег пуще прежнего.
Вот и нужный дом. Во дворе – никого. Стоит конь, стоит всадник, на окошко освещенное смотрит. Молчит. И раз, и другой поднимается рука, чтобы в калитку стукнуть, да обратно опускается. Барабанят пальцы задумчиво по ножнам кинжала в простых, ничем не украшенных ножнах, теребят рукоять, кожей акульей обтянутую.
Скрипнула дверь. На порог девчушка выбежала. Лет пять-шесть. И сейчас уже видно: красавицей станет. Скоро, ох скоро от парней отбоя не будет!
Увидела незнакомца, охнула испуганно, назад подалась, да только остановилась неизвестно почему на пороге, оглянулась. Поманил ее всадник пальцем, сказал что-то тихо, успокаивающе. Помедлила девчушка, но всё же подошла. Любопытная, что с нее взять. А этот, хоть и в шлеме, с мечом, да и вообще – не здешний, не обидит. Вот что хотите говорите, а не обидит.
Что-то спросил всадник, девчушка закивала. Знаю, как мамку родную не знать.
Мамку?
Внимательно смотрит на егозу всадник, ой внимательно, хоть за шлемом-барбютом глаз и не различить. А может, оно и к лучшему?
…Фрэнк… Какой ты сегодня смешной. Так смотришь на меня, как будто в первый раз видишь свою подругу детства…
Коснулась нежно рука в черной кожаной перчатке детской щечки.
«Похожа…»
Полез всадник в сумку седельную, сверток достал.
«Отнесешь?»
Девчушка закивала. Отнесу, конечно, отнесу. Ух, тяжелый какой! Что там такое-то? Подарок? Маме? Вот здорово! А ты, дядя, кто?
Никто? Совсем? А так разве бывает?
Одним легким движением – залюбуешься! – в седло. Посмотрел в последний раз, внимательно. «Прощай… Будь счастлива…» и только брызги мокрого снега из-под копыт.
На крыльцо выходит молодая женщина. Пояс низко поддан, живот поддерживает. Скоро, скоро у девчушки-егозы братик будет. Или сестричка.
Мама, мама! Тебе тут дядя подарок передал! Какой дядя? Не знаю. Уехал он, быстро-быстро. Смешной. Я его спрашиваю: ты кто, дядя, а он мне – никто. Совсем. Я ему: так не бывает, чтобы совсем. А он… Ой, мамочка! Красота какая!
Держит женщина в руках дорогой плащ, золотом да серебром вышитый, камнями и мехом украшенный. Поди, не у каждой правительницы такой есть. Стоит небось – подумать страшно!
Прыгает девчушка вокруг, радуется. Мама у нее и так самая красивая, а теперь вдвое красивее будет. А это всё она, она. Не испугалась дядю, не убежала!… Мама, знаешь, чего я больше всего хочу? Чтобы у меня муж был – воин. Нет, не как папа, настоящий. Такой, знаешь… ну такой! Чтобы на коня – одним движением, и снег чтобы из-под копыт…
Мама! Мамочка! Ты почему плачешь? Мама! Снежинка в глаз попала?
Метет снег, метет. Заметает следы…
Я устало потер глаза, будто и меня засыпало этим мокрым снегом. Да, Фрэнк! Несладко тебе пришлось, ох несладко… И поделом. Прав был Делонг Невозмутимый – умер ты там, в башне. А мертвецу живых тревожить ни к чему. Никому это радости не принесет, понимаешь?
«Вчера воин вернулся в гостиницу Гируса. Заказал себе в комнату дюжину бутылок крепкого красного вина и до сих пор не выходил. Засим шлю тебе, господин мой Лаурик, последний привет и ожидаю дальнейших распоряжений. Да не оставят нас Четыре своей милостью! Кельна».
Дочитав послание, я некоторое время молчал. Потом достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и написал только одно слово: «Жди».
Ну как, белянка, отдохнула? Вот и хорошо. Пора тебе свой корм отрабатывать. Тебя уже ждут. Все мы вечно кого-то ждем. Так же, как и нас…
Герб. Наследник
Глаза – в глаза.
Узенькие щелочки, до краев налитые жидким огнем ярости – в спокойные карие, в которых нет сейчас ничего, кроме решимости.
Человек и зверь – в одной колеснице. Оба – в полном расцвете сил, оба – владыки. В яростной схватке кровь свою смешавшие, будто побратимы. Вон эта кровь. На густой, жесткой щетине вепря-секача. На гладкой, вздувшейся буграми мышц коже воина-колесничего.
Долгой, очень долгой и трудной была охота. Сила – против силы, хитрость – против хитрости.
Жизнь против жизни.
Победил человек.
Без помощников, без загонщиков, без собак. Один пришел Коранн Луатлав, прямой потомок Сильвеста Кеда, Сильвеста Первого, любимый племянник старого Меновига, Ард-Ри Западного Предела, в лесную глушь. В одну набедренную повязку одетый, одним кинжалом вооруженный. Чтобы встать против бешеного хозяина лесного, неукротимого черного кабана, которому никто доселе не смел заступить дорогу. Не ради забавы пришел, не ради славы.
Долг привел.
Болен был Ард-Ри Меновиг, очень болен. Ушли силы из некогда могучего тела, потускнели зоркие глаза, острый ум и крепкая память оставили. Слабым, бредящим стариком лежал в Янтарном Покое великий правитель, и лишь руками разводил Мудрый: не желала его Сила сражаться с той Силой, что разрывала сейчас тело правителя. Словно чувствовала – из одного источника и болезнь, и излечение. Над всеми уловками Лаурика, прозванного Искусным, смеялась хворь, не желая выпускать Меновига из костлявых объятий, с каждым днем высасывая из него жизнь всё больше и больше, страшными язвами тело разъедая.
Медленно угасал Ард-Ри.
И тогда вспомнил кто-то о древнем предании.
Давным-давно, еще на заре времен, в жестокой схватке изранен был Сильвест, тогда еще – просто Сильвест Эйтен Кафар, Сильвест Крылатый Шлем, один из претендентов на трон Ард-Ри. Победитель. Совсем рядом с его ложем бродила смерть, гнилостным дыханием студила кровь в жилах воина, кривым костяным серпом готовилась перерезать нить его жизни. И тогда, говорит предание, Лабрайд Рехтмар, его ближайший друг и советник, позабыв о том, что со смертью Сильвеста он сам становится реальным претендентом на венец главы Предела, бросился к Мудрому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
