В глазах Чепикова, который поднял голову, промелькнуло искреннее удивление: «К чему это?»
— Когда знакомился с вашим делом, — продолжал подполковник, — я узнал, что дивизия, в которой вы воевали, первой вышла к Ворскле и освобождала мой родной городок.
Коваль снова отошел к окну и, пуская в него дым, задумчиво добавил:
— Я воевал на другом фронте… Знаете, Чепиков, мне всегда хотелось встретить человека, который сражался за мой городок… Мои личные воспоминания, может быть, и не ко времени. Но не думал, что придется встретиться вот так… — Коваль отвернулся и, казалось, надолго засмотрелся на плотину, реку, старую мельницу с большим неподвижным деревянным колесом. В то же время краем глаза он видел и уголок стола, и поникшего Чепикова на стуле. Ему представилось, как этот самый Чепиков лежит на берегу Ворсклы, прижимается к мокрому осеннему песку, как прячется перед атакой в побитом осколками ивняке.
Эти обрывистые берега над Ворсклой, крутые дорожки к воде были его землей, по которой он ходил босиком. Под смертельным огнем немцев именно он, Коваль, должен был ползти по обрывистым и скользким глиняным откосам, освобождая край своего детства. Но вместо него тем нелегким путем шел солдат Иван Чепиков.
— Вы и ранены были на Ворскле? — отвернулся от окна подполковник.
Чепиков кивнул. И уточнил:
— Легко, в ногу.
— Перешли речку около разрушенного Днепропетровского моста?
— Да, — сказал, оживившись, Чепиков, и печальные глаза его заблестели; казалось, что и морщины, изрезавшие лицо, немного разгладились. — Мы вышли на крутой правый берег, к Ярмарковой площади. Брали в лоб.
— Запомнили название?
— Да уж не забылось.
Коваль внимательно всмотрелся в его лицо, оживленное воспоминаниями, и, подождав немного, сказал:
— Вы не были трусом, Иван Тимофеевич. А теперь вам не хватает смелости.
Глаза Чепикова потускнели, будто погашенная одним дуновением свеча.
— Смелости говорить правду, — уточнил подполковник. Он заметил, как допрашиваемый напрягся и руки его, большие и заскорузлые, немного приподнялись над коленями, словно хотел ими защититься.
— Взять на себя чужую вину?.. — У Чепикова перехватило дыхание. — Могу взять… Мне теперь все равно. Но убийцу вы тогда не найдете.
— Нет, и вам не все равно, — возразил Коваль. — И нам тоже.
Чепиков никак не реагировал на замечание подполковника.
— Я ждал от вас других слов, — с сожалением, тихо и, медленно проговорил Коваль.
— Вам нужны такие слова, чтобы меня в убийстве обвинить? Судить хотите? Поздно. Я сам себя сужу. И вашего суда не боюсь. — Чепиков поднял на Коваля взгляд — уже не такой упрямый и напряженный, как раньше. — О пистолете допытываетесь? — Голос Чепикова стал твердый. — Да, был у меня парабеллум. Еще с фронта. У немца взял. Но я никого не убивал.
— Вы носили пистолет с собой?
— Недели две, как потерял.
— До восьмого июля?
— Да.
— Где потеряли?
— Если бы я знал…
— А почему носили его с собой?
Чепиков пожал плечами.
— Вы угрожали Лагуте?
Чепиков вздохнул и отвел взгляд:
— Я хотел убить его.
У Коваля дернулась бровь.
— Почему хотели убить?
Чепиков не ответил.
— Вы ревновали жену?
— Нет.
— Почему же тогда хотели убить?
— Душу он ей изничтожил.
— Как это понимать?
Чепиков только рукой махнул.
Подполковник переждал минуту и продолжил допрос:
— Так как же он изничтожил душу Марии?
Чепиков покачал головой:
— Следствию это ничего не даст.
— Как знать, — ответил Коваль. — Один факт мы с вами сегодня все же выяснили: пистолет у вас был, тот самый, что видела Кульбачка. Надеюсь, вы не станете отрицать и второй факт, что стреляли из него в лесу?
Огромные руки Чепикова безнадежно распластались на коленях.
— Ну, стрелял, — согласился он.
— Сколько раз?
— Всего один.
— Когда это было? Число?
— Не припомню. В конце прошлого месяца.
— В котором часу?
— Да уже стемнело.
— Сколько сделали выстрелов?
— Кажется, три.
— Правильно, три, — согласился Коваль, думая о том, что нужно не откладывая выехать в Вербивку и на месте события закрепить признание объективной проверкой. Ему казалось, что, выкладывая неопровержимые доказательства, уже собранные розыском, он заставит Чепикова признаться во всем. И вместе с тем ему хотелось — жило затаенное желание, — чтобы человек, сидевший перед ним и уже вызвавший в нем нечто похожее на симпатию, не оказался убийцей. — Сейчас вы говорите правду, — удовлетворенно продолжал Коваль. — А теперь давайте установим самое главное. Мы нашли две пули, застрявшие в стволе дерева. И пустые гильзы. Экспертиза установила, что пули выстрелены из того же пистолета, из которого были убиты ваша жена и Лагута. Как вы это объясните?
Чепиков молча зыркнул на Коваля.
— Здесь уже молчать не следует, Иван Тимофеевич, — заметил подполковник, когда пауза затянулась. — Выводы экспертизы нужно объяснить.
— А мне объяснять нечего, — буркнул Чепиков, чувствуя, как кольцо доказательств сжимается вокруг него. — Это ваше дело — разобраться…
— Если мы с вами не сможем иначе объяснить стечение обстоятельств, — сказал Коваль, — остается один вывод, и он не в вашу пользу… — Подполковник сделал паузу. — Надеюсь, вы меня понимаете. То, что убийство совершено пистолетом, который вы хранили, становится одним из решающих доказательств вашей причастности к преступлению…
— И, значит, вы думаете, что я убил Марусю? — вспыхнул Чепиков. Он весь напрягся, полный желания вскочить, но властный взгляд Коваля приковал его к стулу, и Чепиков обмяк. — Я вам ничего больше не скажу, — пробормотал он. — Делайте что хотите.
— Хорошо, — согласился подполковник. — Вам надо подумать. Вы не трус, Иван Тимофеевич. Прошли войну честно. Не повезло с первой семьей… И теперь… тоже. Вы производите впечатление человека, который растерялся в жизни. Не бойтесь, Иван Тимофеевич, правосудия, не бойтесь власти, за которую воевали. Вам при допросах, очевидно, называют сороковую статью. Давайте заглянем в нее.
С этими словами подполковник взял со стола «Уголовный кодекс», открыл его и стал читать вслух. Впрочем, читать — не совсем точно: Дмитрий Иванович знал кодекс, что называется, назубок и сейчас только время от времени заглядывал в него.
— «Статья сороковая. Обстоятельства, смягчающие ответственность, — прочитал он. — При определении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, являются…» Первый пункт… Это не для нашего случая… Второй… «Совершение преступления вследствие стечения тяжелых личных или семейных обстоятельств…» Третий… Пропустим… Четвертый… «Совершение преступления под воздействием большого душевного волнения, вызванного неправомерными действиями потерпевшего…» Пятый… Шестой… Седьмой… Эти вас не касаются… А вот восьмой пункт, самый важный… «Искреннее раскаяние или явка с повинной, а также содействие раскрытию преступления…»
За все время, пока Коваль читал, Чепиков не шевельнулся. Словно окаменевший, отведя взгляд от подполковника, он сидел, уставившись в одну точку на стене.
— Ну как, Иван Тимофеевич? Сейчас все расскажете или будем и дальше ломать голову?
Чепиков только пожал плечами. Говорить он не хотел.
Коваль вызвал конвоира.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Чепиков никакого участия в поисках пистолета не принимал. Капитан Бреус усадил его на высоком камне подальше от воды и поручил присматривать молодому белесому милиционеру, который не сводил глаз с подследственного, чтобы тот ненароком чего-нибудь не выкинул.
Коваль прохаживался берегом, наблюдая за поисками, которые вел капитан вместе с добровольными помощниками-дружинниками.
Раздевшись, в одних плавках, они прощупывали ногами у берега каждый сантиметр дна, вытаскивали из воды камешки, палочки. Уверенности, что пистолет был заброшен в речку, не было. Но поскольку поиски во дворах Лагуты и Чепиковых и поблизости от них, в радиусе сотни метров, результатов не дали, логично, было допустить, что убийца выбросил его в Рось.
Подозреваемый своим поведением укреплял такое предположение. Его упрямое молчание свидетельствовало больше, чем слова.
Поиски пистолета в речке в присутствии Чепикова подполковник начал еще и для того, чтобы проследить за его реакцией.
Дружинники самоотверженно толклись в воде и лишь на какую-то минутку выходили на берег, чтобы погреться. Добровольцы были упорны и верили, что найдут парабеллум, о котором рассказал капитан Бреус. Помня его наставления, они легонько водили ногой, едва касаясь заиленного дна вытянутыми пальцами, и, только удостоверившись, что дно чистое, становились на всю ступню. Нащупав что-нибудь, осторожно лезли в воду рукой и вытаскивали то камень, то банку из-под консервов или еще какой-то предмет. Обследовав дно у берега, начали отдаляться от него, и кое-кому уже приходилось нырять за очередной находкой.
