Скорость поезда снизили, но ретивым чиновником все были недовольны. «Когда я выходил на станцию, – вспоминал Витте, – то заметил, что все на меня косятся: министр путей сообщения косится, и граф Воронцов-Дашков, ехавший в этом поезде, который был близок с моими родными и знал меня с детства, также делает вид, как будто бы меня совсем не знает.
Наконец подходит ко мне генерал-адъютант Черевин и говорит: государь император приказал передать вам, что он очень недоволен ездой по Юго-Западным железным дорогам. Не успел сказать мне это Черевин, как вышел сам император, который слышал, как мне Черевин это передает. Тогда я старался объяснить Черевину то, что уже объяснял министру путей сообщения. В это время государь обращается ко мне и говорит:
– Да что вы говорите! Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что ваша дорога жидовская. (Это намек на то, что председателем правления был у нас еврей Блиох.)
Конечно, на эти слова я императору ничего не ответил, смолчал. Затем сейчас же по тому предмету вступил со мною в разговор министр путей сообщения, который проводил ту же самую мысль, что и император Александр III:
– А на других дорогах ездим же мы с такой скоростью, и никто никогда не осмелился требовать, чтобы государя везли с меньшей скоростью.
Тогда я не выдержал и сказал министру путей сообщения:
– Знаете, ваше высокопревосходительство, пускай делают другие, как хотят, а я государю голову ломать не хочу, потому что кончится это тем, что вы таким образом государю голову сломаете.
Император Александр III слышал это мое замечание, конечно, был очень недоволен моей дерзостью, но ничего не сказал, потому что он был благодушный, спокойный и благородный человек».
Этот эпизод был отмечен следствием по делу о крушении царского поезда. В своем докладе императору А. Ф. Кони, говоря о всеобщем неисполнении обязанностей, отметил, что «из железнодорожных служащих, в сущности, исполнили свой долг только Витте и Васильев». В 1890 году Витте, минуя все иерархические ступени, занял пост директора департамента, получив чин действительного статского советника. Через два года после этого он стал министром путей сообщения, а еще через полгода – министром финансов. Любопытно, что сам Витте не хотел сотрудничать со следствием. Будущий министр опасался, что показания против своего начальства помешают его дальнейшей карьере.
«Видно, дело плохо, если войска стреляют в государя»Поверить в то, что первое лицо государства чуть было не погибло в результате несчастного случая, очень трудно. В выводах следствия сомневались многие. Рассказывали о террористах, о мальчике, который под видом мороженого пронес в вагон бомбу. Новую волну слухов породило опубликованное во французских газетах сообщение о том, что в квартире русских террористов, которых арестовала парижская полиция, нашли «планы железнодорожного крушения в Борках». Лишь по прошествии некоторого времени выяснилось, что французские сыщики нашли не планы покушения, а посвященные этому событию вырезки из русских газет.
Император Александр III больше не попадал ни в какие аварии. Однако другому пассажиру разбившегося поезда – будущему императору Николаю II – пришлось еще раз оказаться в подобной ситуации. В праздник Крещения, 6 января 1905 года, артиллерийский салют чуть было не закончился цареубийством. Одно из орудий Петропавловской крепости по ошибке зарядили боевым снарядом и выстрелили по Зимнему дворцу. Картечь ударила по окнам Николаевского зала, где в это время находился император. «Неудивительно, что война так идет, – прокомментировал это событие П. Д. Святополк-Мирский, – если первая гвардейская батарея, собственная Его величества, стреляет в государя по недосмотру». Когда вернувшийся вечером в свои апартаменты Николай II рассказал об этом происшествии камердинеру, тот с жалостью посмотрел на царя и сказал: «Видно, дело совсем плохо, если войска стреляют в государя». В результате этого произведенного по недосмотру теракта пострадал всего один человек: картечь ранила полицейского по фамилии Романов.
Черная трасса // Трагедия на Китцштайнхорне
Они рано встали в то субботнее утро 11 ноября 2000 года: не хотели терять ни минуты прекрасного альпийского дня. Заплатили по 300 шиллингов (около 500 рублей) и поднялись к ожидавшему их поезду-фуникулеру. Вошли в вагоны – сенсорные устройства в дверях, похожих на двери метропоездов, считали пассажиров. Двери закрылись, фуникулер начал обычный девятиминутный подъем на одну из самых популярных вершин Австрийских Альп – гору Китцштайнхорн. 176 пассажиров – австрийские школьники, немецкие студенты, американские военные, японские туристы – отправились в путь, который почти для всех стал последним.
«Встретимся наверху!»
С самого утра восьмилетняя Шобхан Чаллис чувствовала свое превосходство над другими. Впереди ее ждали несколько часов горнолыжной практики. Она уже видела завистливые взгляды школьных друзей. Во-первых, инструктором группы был ее отец Кевин, а во-вторых, после окончания занятий она должна была остаться на церемонию открытия нового горнолыжного сезона. Отец пообещал ей занять такие места, с которых все хорошо видно.
По дороге к Китцштайнхорну они немного поспорили. Шобхан уговаривала отца подняться на гору в гондоле подвесного фуникулера, но Кевин, которому надо было следить за всеми школьниками, предпочитал подземный поезд-фуникулер. Шобхан пришлось смириться.
Очередь на поезд была огромной, но Шобхан удалось проскользнуть вперед – в последний вагон. Кевин тоже собирался ехать в этом вагоне, но из вежливости пропустил вперед пожилую туристку. «Ничего-ничего, поезжай! Я поеду на следующем. Встретимся наверху!» – успел крикнуть Кевин, когда двери вагона уже закрывались.
В поезде Шобхан не понравилось. Конечно, вокруг были ее школьные товарищи, но она впервые путешествовала одна, без родителей, и была очень довольна, когда девятиминутное путешествие под горой Китцштайнхорн закончилось. Стоя на верхней площадке фуникулерной дороги, Шобхан не отрываясь смотрела в туннель, стараясь не пропустить момент, когда появится очередной поезд. Она не сразу поняла, в чем дело, когда из туннеля повалил отвратительный черный дым.
«Говорят, мой муж погиб как герой. Он вполне мог выбраться, но замешкался, помогая маленькому мальчику из своей группы. Их тела нашли вместе», – рассказывала Кристль Чаллис, вдова Кевина. Едва сдерживая слезы, она вспоминала, что незадолго до этого Кевин уже был на волосок от гибели. Вместе с 11 коллегами-инструкторами он должен был участвовать в квалификационных экзаменах. В последний момент Кевин поддался на уговоры своего приятеля и уступил ему свою очередь, решив сдавать экзамен в другой день. Все 12 инструкторов погибли под лавиной. «Возможно, просто пришло его время уйти», – говорит Кристль Чаллис.
Шобхан не плакала. Мать отдала ей один из отцовских жетонов и подушку, на которой раньше спал Кевин. «Она очень хорошо справляется с горем, – говорила журналистам Кристль. – На уроке рисования Шобхан нарисовала открытку, которую подписала так: «Папа, ты был веселым и умным!»
«Помнишь, как жутко было в Турции?»
Любимой темой разговоров Гудрун Брукмайер, пресс-секретаря городского совета австрийского городка Велса, было ее чудесное спасение из загоревшегося стамбульского отеля. Произошло это в 1983 году. Тогда в огне погибли 11 друзей и коллег Гудрун. Ее спасла, говорила она, выдержка: когда другие прыгали из окон и разбивались насмерть или выбегали на лестницу и погибали от удушья, госпожа Брукмайер, наоборот, закрыла все окна и двери и ждала помощи в своем номере. С тех пор она предпочитала проводить отпуска на родине: «В Турции я родилась во второй раз, но жить хочу в Австрии».
Говорят, именно она впервые упомянула о том, что неплохо было бы провести несколько дней на горнолыжном курорте Капрун. Вместе с госпожой Брукмайер туда отправились еще 15 работников городского совета Велса. Вместе с родственниками и друзьями их группа насчитывала 34 человека. В Велс вернулись только двое. Спасло их желание насладиться красотами Альп: вместо того чтобы отправиться со всеми на поезде-фуникулере, они решили подняться на вершину Китцштайнхорн на подвесном фуникулере.
Они расстались с основной группой уже у самой кассы. Госпожа Брукмайер оживленно беседовала со своим старым другом и коллегой Куртом Рехаком. Сначала они обсуждали предстоящее семидесятилетие господина Рехака, но вскоре – и к этому все их коллеги привыкли – снова принялись вспоминать события семнадцатилетней давности (Курт Рехак тоже был в том злополучном отеле, и ему повезло, как и Гудрун Брукмайер): «Курт, а ты помнишь, как было жутко в Турции?»
