– Грейс, – позвала она. – Грейси?
Никакой реакции. Лицо было неподвижным. Только вздымалась и опускалась грудь, приводимая в движение аппаратом искусственного дыхания. Может, то, что она видела, – просто следствие инерции? Энни перевела взгляд с лица дочери на мониторы приборов. Она, в отличие от Роберта, так и не научилась разбираться в системе экранных сигналов. Возможно, Энни больше, чем муж, доверяла вмонтированной в них сирене тревоги. Впрочем, она представляла, как приблизительно должны выглядеть пульсирующие данные, говорящие о работе сердца и мозга, о кровяном давлении. На экране аппарата, отвечающего за сердце, светилось изображение оранжевого электронного сердечка – Энни считала это неплохой выдумкой и по-своему трогательной. В течение многих дней число сердечных сокращений в минуту оставалось постоянным, равняясь семидесяти ударам. Но сейчас оно было выше. Восемьдесят пять, потом восемьдесят четыре. Энни нахмурилась и огляделась. Медсестры поблизости не было, но Энни не впала в панику. Возможно, эти изменения не столь существенны. Она перевела взгляд на Грейс.
– Грейс?
Сжимая руку дочери, Энни на этот раз смотрела на экран – цифры на нем заплясали как бешеные. Девяносто – сто – сто десять.
– Грейси?
Энни приподнялась, сжимая пальчики дочери в обеих руках, и напряженно вглядывалась в ее лицо, потом повернулась, чтобы позвать кого-нибудь из персонала, но в палату уже вбегали медсестра и молодой врач. Изменения в состоянии Грейс зафиксировало и центральное табло.
– Она пошевелилась. Я видела, – проговорила Энни. – Ее рука…
– Продолжайте жать руку, – торопливо бросил врач. Он вынул из нагрудного кармана фонарик в виде авторучки и, приоткрыв один глаз девочки, посветил в него, проверяя реакцию. Медсестра тем временем записывала показания мониторов. Сердцебиение достигло ста двадцати ударов в минуту. Врач снял с Грейс наушники.
– Скажите ей что-нибудь.
Энни нервно сглотнула. На мгновение ей показалось, что она забыла слова. Врач удивленно посмотрел на нее.
– Говорите все, что хотите. Неважно что.
– Грейси? Это я. Дорогая, пора просыпаться. Пожалуйста, проснись.
– Взгляните, – сказал врач. Придерживая веко, он по-прежнему светил в глаз. Вглядевшись, Энни заметила слабое мигание. У нее перехватило дыхание.
– Верхний предел давления – сто пятьдесят, – произнесла сестра.
– Что это значит?
– Это значит, что она реагирует, – ответил врач. – Дайте-ка мне.
Он взял у Энни руку Грейс, продолжая другой рукой удерживать веко.
– Грейс, – сказал он. – Сейчас я пожму тебе руку и прошу, если можешь, пожми в ответ мою. Только постарайся, жми как можно сильнее. Хорошо?
Он сжал руку девочки, не переставая следить за ее глазом.
– Есть, – произнес он, снова передавая Энни руку дочери. – А теперь, прошу тебя, Грейс, повтори все еще раз, чтобы почувствовала и твоя мама.
Глубоко вздохнув, Энни надавила на пальчики… и ощутила ответную реакцию – чуть заметную, напоминающую первую слабую поклевку, когда рыба еще неуверенно берет наживку. Но что-то уже задрожало в темных глубоких водах и рвалось на поверхность.
Грейс находилась в туннеле. Тот немного напоминал подземку, но здесь было темнее и много воды – девочка барахталась в ней. Вода, правда, не была холодной. Впрочем, эту жидкость с трудом можно было назвать водой – слишком уж теплая и плотная. В отдалении виделся свет, и Грейс почему-то знала, что может либо плыть туда, либо, развернувшись, направиться в другую сторону – там тоже был свет – только потусклее, не такой влекущий. Грейс не испытывала никакого страха. У нее просто был выбор. Что бы она ни выбрала – все будет хорошо.
Она услышала голоса. Они доносились оттуда, где свет был тусклее. Грейс не могла видеть говоривших, но один из голосов принадлежал ее матери. Второй – мужчине, но не отцу. Этого мужчину она не знала. Она хотела пробиться к ним, плыть по туннелю, но вязкая жидкость не пускала ее. Она была словно клей. Грейс пыталась плыть, но клей удерживал ее. «Клей не пускает меня, клей…» Она хотела позвать на помощь, но не могла произнести ни звука.
Говорившие, похоже, не знали, что она рядом. Почему они не видят ее? Их голоса звучали отдаленно, и Грейс вдруг стало страшно, что они уйдут, и она снова останется одна. Но тут мужчина позвал ее, да, он произнес ее имя. Значит, они ищут ее. И хотя Грейс по-прежнему никого не видела, она теперь знала, что ей стараются помочь, и если она сделает окончательный, решительный рывок, возможно, ей удастся вырваться из этого клея, и тогда они вытащат ее.
4
Роберт расплатился с хозяином сельского магазина, а когда вышел на улицу, двое парней уже перевязали елку бечевой и погрузили в прицеп «Форда-Лариата», купленного им прошлым летом, когда надо было перевезти из Кентукки Пилигрима. Когда в одну из суббот он подъехал рано утром к дому на серебристом «Форде» с трейлером такого же цвета, Энни и Грейс открыли от удивления рты. Обе выскочили на крыльцо – Грейс в восторге, Энни – кипя от бешенства. Но Роберт только пожал плечами, улыбнулся и сказал: ладно уж, нельзя же перевозить нового коня в старой таратайке.
Роберт поблагодарил парней, пожелал им веселого Рождества и выехал с грязной стоянки на дорогу. Он никогда еще не покупал рождественскую елку так поздно. Обычно они с Грейс ездили за елкой за неделю до Рождества, но не вносили ее в дом и не наряжали до Сочельника. Хорошо, что дочка сама примет участие в украшении елки. Завтра Сочельник, и Грейс возвращается домой.
Докторам эта идея не очень нравилась. Прошло только две недели после выхода девочки из комы, но Роберт и Энни настаивали, говорили, что поездка домой пойдет ей на пользу, и в результате добились своего: Грейс отпустили, но только на два дня. Завтра в полдень они могли ее забрать.
Остановившись у кондитерской, Роберт пошел купить хлеба и сладких булочек. Они частенько завтракали втроем в этой кондитерской. Это стало своеобразным семейным ритуалом. Здешняя продавщица в свое время выручала их, оставаясь посидеть с маленькой Грейс.
– Как ваша дочурка? – спросила она.
– Завтра будет дома.
– Да ну? Это чудесно.
Роберт видел, что остальные посетители прислушиваются к их разговору. Все в поселке знали о несчастном случае: о здоровье Грейс у Роберта часто справлялись совершенно незнакомые люди. Никто, однако, никогда не упоминал об ампутированной ноге.
– Не забудьте передать ей от меня привет.
– Обязательно. Спасибо. И веселого Рождества.
Когда Роберт шел к «Лариату», он краешком глаза видел, что посетители кондитерской провожают его взглядами из окна. Проехав мимо консервной фабрики, Роберт снизил скорость, переезжая железную дорогу, и повернул к дому, выбрав путь через Чэтхем-Виллидж. Рождественские игрушки заполняли витрины на Мейн-стрит, а на узеньких тротуарах, украшенных гирляндами из разноцветных фонариков, толклись люди, покупающие подарки. Заметив нескольких знакомых, Роберт помахал им из окна. Рождественский вертеп на центральной площади был необычайно красив – несомненное нарушение Первой поправки, – и все же он выглядел великолепно, излучая радость, – ведь приближалось Рождество. Только погода, похоже, забыла об этом.
