ПОСЛЕДНЕЕ МАЯ
Поэма (1939)
Еще рано
Коврик игрушек у белой стены,деревянная лошадьи сын,где прозрачная память мерещитстолбезнадежных стаканов и склянок.
А ему еще утро,ему еще рано.
Раскладные деревни.Составные зверьки.Смотрит сын,где туманная память ставит кроватьи из воздуха лепитее успокоенное лицо.
А ему еще рано,ему еще не устроенв комнате угол для горя.
Кустарную сказку про деда и бабуслушает сынв том углу, где, в марлевой маске, руками,омытыми спиртом (маленького не заразить!),волосики трогала, закрытая марлей до глаз.
А ему еще рано,ему еще детство —писать и читать.
Еще слишком хорошее рано —перелистывает эту тетрадь.
Ты еще дома
У меня есть ты,у тебя есть всё.И руки, которыми я столько наобнят,глаза, в которыхдважды я.Боль в горле есть.Есть русые смешным пучком.Ну, в общемвсё…Да, у тебя есть целый столлекарств.Тыестьу комнаты.Есть сын,и есть у маленькогона постели мама.Есть между нами разговор,что в коммунизмелюбимые болеть не будут.Вот я и говорю:— Лежи спокойно,у тебя есть все, чтоб вылечиться(все, кроме легких),все!
Она и карта
Она смотрелана карту Испании,потом на меня,потом на Испанию.Там был черным и красным вычерченфронтрваной дугой, с ужасною ранойуниверситетского городка.
— Знаешь, — посмотрела она, —это так похоже на мое горло.
(Измученный бомбежкой Мадрид,где беженцы спят в сводчатойглотке подвала.)
Вот уже четверо сутокничего не глотает,ее оцепили молодчики Тбц.
Четверо сутокона не смотритни на карту,ни на меня:
— Мне сегодняочень плохо,очень больно(показывая на горло)в Испании.
Я стою у кровати
Уже температуране в силахподняться до нормы:потянется лестничкой — упадет,потянется —упадет,потянется…
А сердцевсе еще трудитсясторожем забытого беженцами дома.Окна разбиты,нет никого!
А оно (сердце)стучит по опустелому телу:Тут пульс,тутвиски,тук,тук, —старается — служба.А в доме нет никого.Еедома нет.
Ее неузнанные мысли
Последние ночиперед концомона говорила:— Пойдипройдись, проветрись, пройдись.
Итожа жизнь,я недосчитываюсь тех минут,прикидываю в уме:как многоминут, уйму минутрастратил я, плача по улицам.Я уходил в свою комнатучто-то писать,я смел спать, — а ты ожидала без сна,с неузнанными мыслями,с не сказаннымимнесловами!
Если подсчитать,получится столько минут —на целые сутки жизни с тобой!Минуты! Минуты!С ее покорным и нежнымлицом,с неузнанными мыслями,с глазами,где тоже остались только минуты.
А в комнате рядомтынеузнанно думала:«Он пошел, он пройдется,на несколько пустяковых минут отдохнет,по воздуху, бедный,немного минуток походит,пусть хотя быполночки поспит,я еще за эти сутки не умру».
Возвращения
Я уношу из домуто шкаф,то платье,то синие флаконытвоих духов,то голос: «Здравствуй, родненький!» —все уношу из дому.Приходит ночь, и памятьвсе расставляет на прежние места.
Я уношу из памяти:забыть!Забыть глядящие в меня глаза,гладящие меня ладонии голос: «Здравствуй, родненький!»Приходит ночь,и сонвсе расставляет на прежние места.
Я уношу себя из домуна улицу,но думаю:«Ты там,пришлаи удивилась:Где шкаф?Где платье?Где синие флаконымоих духов?Где голос: „Здравствуй, родненький?“ —и все расставляешь на прежние места».
Это пройдет
Умерла бы тыпозже лет на сто,я б знал кропотливые возможности науки.Я б знал,что будущего фантастический хирургиз первой желающей девушкисделал бы вновь тебя.
По точным приборамвысчитавкожу и голос —из института похожихвышла быабсолютная ты.
Сначала не совпадут воспоминания —и это исправитбудущего фантастический хирург.Детство умершейей внушено,а в легких сделай для полного сходстванебольшой, безопасныйтуберкулез.
Уверен,при таком состояниижелающая девушка бы нашлась,вошла бы чужая,а вышла бы абсолютно ты.
И, может быть, вправдув фантастическом будущемне за меня — за другоговыйдетабсолютная ты.
Я не такой себялюбец —лишь бы ты.
Наш сын
Медсестра говорит:— Ваш сын похожна вас,вылитый вы.
Медсестра не знает,что ею заколеблен мостик надеждычерез десять летузнаватьв мальчишеских бровях, усмешке,в чем-то еще — во всем! —ее,ее,потерянную ее;мостик надежды,на котором готов простоять десять летвылитый я.
Сын со мной
Папироса бяка,не бери!Спичка бяка, ножницы бяка,это еще не очень страшные бяки,но не бери.
Я еще живусреди жадных и себялюбивых бяк.Пока ты вырастешь,самые страшные бяки вымрути, кроме папирос и спичек,останется очень мало бяк.
Сын и вокруг
Ты племянник всего.Вчера я гордился,что ты меняназвал«дядя».Сегодня ты дядей назвал карандаш.Сказал очкам«дядя».У тебя оказалось множество дядь:дядя Лампа,дядя Лошадь,дядя Няня,дядя Кашаи даже дядя Музыка Граммофона.
Ничего, ничего,это неплохой мир,где окружают тебя многочисленныеи разнообразные дяди.
Без нее
Когда ребенокумеетсделать «ма»и потом еще одно «ма» —это не значит,что он обращается к матери.Просто так сложилось губам,просто из внезапно открытых губ у детейполучается«ма!»
И это не требование,не вопрос,не укормне,не умеющему привести к нему «ма»и второе «ма»,обнимающее его,как мама.
Это останется
Но ведь та вода,что она подымала в ладонях умыться, —сейчасили в круглом облако,или в подпочвенных каплях,или в травниках.
И ведь та земля,где она ступала,и любилапервомайскую площадь,та земляили сверкает в росе,или подернутасмолистым гудроном,или у тети Мани в цветочном окне,где герань и алоэ.
Но ведь и воздух,надышанный ею,тоже где-нибудь служитнуждающимся травинкам!
Я точно знаю —еенет.Но мир-то как-то ею затронут?
Я целую твой розовый пропускс гербомна трибунунашего1-го,твоего последнегоМая.
СОРОКОВЫЕ ГОДЫ (1940–1945)
