— А эликсиры?..
— Они тоже не панацея, ваше благородие, — вздохнул маг. — Даю, конечно, какие можно, но… Что за февраль в этом году! Хуже всякого января!
Командир гарнизона согласно шмыгнул носом. Он сам только чудом остался в строю, погода и впрямь была дрянь.
— Как бы и нам с тобой не свалиться, Мендес, — пробормотал Фабио. Маг снова вздохнул, отложил перо и подышал на озябшие руки.
— Нам нельзя, ваше благородие, — серьезно ответил он. — Нас заменить некому.
Из угла донесся тихий чавкающий хлопок, и на каменный пол упала запечатанная трубочка донесения. Маг, закутанный не хуже своего капитана, неловко поднялся со стула и поковылял к резервной точке. Фабио скосил глаза в сторону очага. Тот пылал жарко, но тепла почти не давал: башня за зиму промерзла насквозь. «Жаль, бойницы заколотить нельзя! — пасмурно подумал капитан Гуэрра. — Всё наружу уходит, только зря дрова переводим». Отвлекшись на шорох бумаги, он поднял голову.
— Ну что там, Мендес?
— Сейчас, ваше благородие, прогляжу до конца…
Маг, сбив печать, уткнулся носом в развернутый лист. Нахмурился, посерьезнел, и, почти дойдя до последней строчки, вдруг просветлел лицом.
— Давно пора было!.. — вырвалось у него. Командир гарнизона вздернул брови.
— Неужели западники таки отбили долину Клевера, — с кривой усмешкой обронил он, — и Данзар бежит?
— Нет, — пробормотал Мендес, но на его осунувшемся лице промелькнула улыбка. — Данзар пошел на штурм, не дожидаясь подхода к Волчьим холмам наших северных лагерей, но собственное пополнение он оставил в Рыбачьей долине — и западная разведка этим воспользовалась.
— А ну-ка, дай сюда!
Штатный маг вернулся к столу и протянул донесение командиру. Тот быстро пробежал лист глазами и широко улыбнулся. Да, разведка Геона своего шанса не упустила: под крылом ночи, пользуясь метелью и неразберихой, обычной для расквартировки пополнения, отряд диверсантов Геона обошел данзарские дозоры вокруг поместья де Ласси и нанес удар — разом сравняв счет и воздав врагу сторицей за трагедию на Даккарайской пустоши.
— Значит, штаб?.. — одобрительно щурясь, пробормотал Фабио. — Набитый доверху, и в самом начале глобального наступления?.. Орлы! Жаль, до бомбардиров не добрались, — то-то было бы Волчьим холмам подспорье!
— Если из окружения вырвались — еще доберутся, — предрек Мендес, вновь усаживаясь за стол. Протянул руку за донесением и добавил: — Хотя и так уже крен в нашу пользу. Данзар обезглавлен — треть его генералов сгорела живьем, офицерский корпус поредел вполовину. Это большое дело! И бой в самом разгаре — не послать ли к хранителю, ваше благородие?
Командир гарнизона с сомнением обернулся к ближайшей бойнице. За ее узкой каменной щелью стояла тьма. И промозглая февральская сырость.
— Утром сообщим, — поразмыслив, решил он. — К чему поднимать среди ночи весь дом? Добро бы на наших заставах неладно было, а так…
Мендес, вновь вооружаясь пером, многоопытно качнул головой. «Ну завтра и крику будет», — подумал он. Фабио, словно угадав его мысли, негромко фыркнул:
— Не дрейфь. Отдуваться-то мне, как всегда.
— Так, может, послать всё-таки?
— Брось. Поплюётся да успокоится, — командир зевнул в кулак и вместе со своим табуретом придвинулся ближе к огню. — Хранитель у нас один, Мендес, пускай себе спит. Здоровее будет…
Однако со сном у хранителя второй заставы нынче не задалось. Маленький Алонсо который день мучился коликами и ревел так, что звенела в шкафах посуда, — голосом наследник графства Алваро определенно пошел в отца. Колики обострялись в вечернее время, успокоить ребенка удавалось лишь далеко за полночь, так что все обитатели господского дома, от самих хозяев до младшей помощницы кухарки, о сне могли только мечтать — особенно учитывая тот факт, что после ночных мытарств просыпался Алонсо тоже в не лучшем расположении духа… За неделю от маркизы Д’Алваро остались одни глаза. Она и рада была бы оставить сына на попечение Роуз да прилечь хоть на несколько часов, но стоило ей выпустить малыша из рук, как он тут же заходился в плаче. Алонсо, никогда не любивший долгих объятий, вдруг почувствовал в них острую необходимость — и отказать ему Лавиния не могла. Правда, от новых коликов и всего того, что немедленно за ними следовало, материнская любовь всё равно не спасала. Измученная Лавиния не отходила от колыбели, спала вполглаза и, несмотря на всю свою горячую привязанность к сыну, боялась, что еще немного — и она попросту сойдет с ума.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Маркиз Д’Алваро мучился не меньше жены. Конечно, возиться с орущим младенцем ему не приходилось, но истошные вопли Алонсо не способны были приглушить ни стены, ни наглухо закрытая дверь. А головные боли после недавней контузии проходили медленно, и наличие голосистого младенца под боком лишь ухудшало дело: после бессонной ночи мигрень обострялась так, что с ней не всегда справлялись даже мощные эликсиры штатного мага второй заставы. Доктор, без визита которого в поместье Алваро теперь не проходило и дня, лишь разводил руками. Он прописал маркизе очередную диету, ее сыну — травяные ванны и укропную воду, а его сиятельству посоветовал запастись либо терпением, либо хорошим пучком корпии в уши. От корпии толку было чуть. А терпение, бывшее, как известно, слабым местом всех Д’Алваро, вот-вот готовилось лопнуть. Дни маркиз проводил на заставе, с раннего утра и до позднего вечера, но спать там было некогда, а остаться на ночь — негде. Треть бойцов скосила простуда, липнущая от больных к здоровым как репей, и подцепить в общей спальне лихорадку, вдобавок к мигрени, хранителю не улыбалось. Не выгонять же ему было Фабио из его комнатушки! Поэтому после вечерней смены дозорных полковник Д’Алваро, скрепя сердце, отправлялся домой — где его с самого порога встречал заливистый младенческий рёв, унять который не было никакой возможности…
Нынешняя ночь исключением не стала. Шел уже третий час, пограничье давно спало, а наследник графства Алваро только всё больше входил в голос. Его отец, без сна и с раскалывающейся головой, лежал в постели, уставившись в потолок. Умом он понимал, что ребенок не виноват в своей хвори, и даже жалел его — отчасти. Но себя было жальче. Это был какой-то нескончаемый кошмар. «Как только Лавиния держится? — вяло подивился он. — Да еще на передовой!..» Он, мученически прикрыв глаза, скрипнул зубами — Алонсо, на миг притихнув, снова заревел. Ну и связки у парня, как только голос до сих пор не сорвал? «Точно наша порода», — подумал Астор. Полежал еще минут пять, тяжко вздыхая, потом протянул руку, нащупывая в темноте край прикроватного столика, где лежал мешочек с корпией, — и, не веря своему счастью, замер. Дом окутала тишина. Утихомирился все-таки? Или просто сил набирается для новой «песни»? Астор, затаив дыхание, досчитал до десяти. Потом до шестидесяти — для верности, но всё было тихо. Хвала богам, наконец-то! Хранитель с блаженным вздохом откинулся обратно на подушки. Только бы сызнова не началось, с каким-то почти суеверным ужасом подумал он, опуская тяжелые веки. Спать, спать! И к демонам завтрак, к демонам даже заставу — переживут полдня без хранителя, не зачахнут!.. Сверлящая боль в голове начала сдавать свои позиции. Тело расслабилось в нагретой мягкой постели, пуховое одеяло окутало со всех сторон уютным коконом… Но что-то спугнуло сон. Астор, уже почти задремавший, перевернулся на бок, затем на другой — и, приподняв голову над подушкой, прислушался. Дом был тих. Алонсо больше не кричал. Но там, за стеной и двумя дверями, в спящем правом крыле кто-то плакал. Лавиния?..
Брови его тревожно нахмурились. Выждав еще несколько мгновений, маркиз сел и откинул в сторону одеяло. Алонсо успокоился — тут не рыдать, тут радоваться нужно! Не случилось ли чего? Оставив постель, Астор торопливо натянул штаны, набросил рубаху и сунул ноги в сапоги. Заныли под ногами рассохшиеся половицы, голова заныла следом, но он не обратил на это внимания — тяжело подволакивая ногу, маркиз Д’Алваро быстро преодолел коридор, толкнул дверь второго, маленького и темного, что вел в правое крыло дома, и уже через минуту возник на пороге спальни супруги. Колыбель из детской еще третьего дня перенесли сюда, чтобы хоть как-то облегчить жизнь несчастной маркизе, — и теперь эта самая маркиза, уткнув локти в деревянный бортик и уронив на них голову, сотрясалась в рыданиях. Таких безутешных, что Астор с перепугу вообразил самое худшее.
