— Что случилось? — отрывисто спросил он. — Что-то с Алонсо? Послать за доктором?
Жена не ответила, лишь зарыдала еще пуще. Его сиятельство, окончательно проснувшись, в два шага оказался у колыбели, почему-то нетвердой рукой приподнял полог — и выдохнул про себя. Наследник графства Алваро, зареванный, с мокрым и красным от натуги лицом и сжатыми кулачками, на тот свет определенно не собирался. Правда, и спать не спал — но, похоже, боли его уже отпустили. Так что же тогда с Лавинией? Ничего не понимая, маркиз оставил в покое полог и выпрямился. Окинул взглядом спальню — горничной, конечно, и близко не было. Так же, как няньки. «Чего ради мы их держим в доме? — раздраженно подумал маркиз, переводя взгляд на всхлипывающую супругу. — Чтобы делать за них всю работу? Не прислуга, а толпа приживалов!» Он покосился на вздрагивающие плечи жены и качнул головой. Прислуга своё получит завтра, а с их госпожой что делать? Похоже, у нее нешуточная истерика. «И если она сейчас перекинется на Алонсо, — безрадостно подытожил маркиз, — я точно рехнусь».
— Лавиния, — как можно мягче сказал он, коснувшись локтя жены. — Что с вами?
Она всхлипнула, что-то чуть слышно пробормотала и, приподняв голову, тут же вновь бессильно уронила ее на скрещенные руки. Астор вздохнул про себя. Потом подумал, поколебался, и на свой страх и риск обхватил ладонями ходящие ходуном плечи супруги. Реакции на это никакой не последовало — Лавиния как рыдала, так и продолжила рыдать. Поэтому маркиз просто поднял ее со стула, отвернул от колыбели и прижал к себе — как сделал бы, случись ему утешать испуганного ребенка. Лавиния не воспротивилась. Вся дрожа, она уткнулась носом в плечо мужа и вновь что-то забормотала — так сбивчиво и невнятно, что Астор, как ни старался, ни слова не смог разобрать.
— Тише, тише, — дождавшись короткой паузы, успокаивающим тоном проговорил он. — Ну? Что такое? С Алонсо ведь всё в порядке.
— Н-не в п-порядке… — сквозь протяжные всхлипы донеслось до него. — А я… я п-плохая мать!.. Ему т-так п-плохо, а я н-ничего… н-не могу… сделать!.. Он п-плачет и п-плачет… всё в-время… и б-больше ни к кому н-не идет, а я… я т-так устала, в-ва… в-ва…
Очевидно, она по своему обыкновению пыталась выговорить «ваше сиятельство», но с ее заиканием, да еще в нынешних растрепанных чувствах, задача это оказалась невыполнимая.
— Астор, — пожалев супругу, сказал маркиз. — Так короче.
Она благодарно хлюпнула носом. Слезы всё еще лились — рукав его рубашки уже промок насквозь, но рыдания, кажется, чуть стихли. Астор воспрянул духом.
— И вовсе вы не плохая мать, — поторопился добавить он. — Все дети болеют, что тут поделаешь? Врач ведь сказал, это временно, как-нибудь перетерпим. Где Роуз?
— У с-себя… я её отпустила…
— А горничная?
— И её т-тоже…
«А уж они и рады, лентяйки! — в сердцах подумал его сиятельство. — Ну, погодите, завтра вам обеим этот горлопан небесной музыкой покажется!» Он свирепо раздул ноздри и, сверху вниз взглянув на жену, кое-как взял себя в руки. Пенять Лавинии на обнаглевшую прислугу было бесполезно, слишком уж мягкая сердцем, на таких все вокруг, свесив ножки, катаются — зато в ее теперешнем состоянии она любой совет воспримет как критику и опять ударится в самобичевание… Астору слёз уже хватило по горло. Да и Лавинии, если уж на то пошло, он просто по-человечески сочувствовал. В отличие от нее он сам мог хотя бы днем сбежать на заставу — а ей деться было решительно некуда. Да и как дитя бросишь? Ведь мать!
— Отправляйтесь-ка в постель, — подумав, велел Астор. — Вы на ногах не стоите.
— Н-но… к-как же…
— За этим страдальцем я сам пригляжу, — перебил он. — Пока не уснет. Хотя он, похоже, так наревелся, что долго ждать не придется. Ложитесь, говорю вам. И не возражайте — ребенку нужна здоровая мать, а не ее бледная тень!
Последний аргумент оказался решающим. Маркиза, судорожно всхлипнув в последний раз, подняла заплаканное лицо к мужу.
— П-простите, — пробормотала она срывающимся голосом, — мне т-так с-совестно… Если б-боли вернутся, нужно д-дать ему укропной в-воды…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Маркиз уверил, что всё будет в лучшем виде, и через минуту его супруга уже спала мертвым сном. Астор, покачав головой, прикрутил колесико лампы на прикроватном столике и вернулся к колыбели. Заглянул под крахмальный полог — Алонсо, уже не такой малиново-красный, но всё еще болезненно кривящий рот, засыпать не торопился. Зато потихоньку начинал знакомо покряхтывать.
— Отставить! — твердо сказал Астор. Младенец, блестя покрасневшими глазенками, тяжело засопел и сжал кулачки. Не иначе как опять реветь настраивается, подумал маркиз. Оглянулся в сторону кровати — Лавиния спала как дитя. Что она там бормотала про какой-то укроп?.. Взгляд его сиятельства переместился на зеркальное трюмо у стены, всё заставленное разномастными склянками с непонятным содержимым. Как выглядит помянутая Лавинией «укропная вода», ее супруг не имел ни малейшего представления. Он и насчет свежего укропа, в сущности, был не очень уверен. Маркиз Д’Алваро почесал в затылке и с новым тяжелым вздохом склонился над колыбелью.
— Ну-ка, иди сюда, негодяй, — пробормотал он, беря сына на руки. Тот запыхтел, но с рёвом, кажется, решил повременить. И то ладно, подумал Астор. Потом подумал еще, забрал из колыбели одеяльце и, отойдя к камину, вместе со своей ношей опустился на невысокую кушетку. Она была старая, вся продавленная и служила, кажется, еще его бабке. «Давно пора выбросить эту рухлядь», — ёрзая спиной по сбившемуся в комки конскому волосу, мысленно подосадовал маркиз. И кое-как устроившись, вытянул ноги. Алонсо у него на груди недовольно захныкал.
— Отставить, — повторил Астор, скосив глаза на наследника. — Что за нытьё, боец? Хороший же из тебя выйдет хранитель!
Тот засопел. Потом завозился, суча ножками, сполз отцу на живот и вроде притих. Астор прикрыл его сверху одеяльцем. Кушетка была неудобная, да и подушки ощутимо недоставало — куда как лучше было бы устроиться на кровати, рядом с женой, но эта здравая мысль, как водится, пришла в голову слишком поздно. Ребенок уснул. И даже шевелиться теперь было себе дороже. «Ничего, и не на таком ночевали, — взвесив все за и против, в конце концов рассудил хранитель второй заставы. — Переживу. Что там той ночи уже осталось?..» Он откинулся затылком на вытертый бархатный валик, зевнул и закрыл глаза.
Лавиния проснулась только в девятом часу — от царящей вокруг тишины. За окном спальни клубилось туманное серое утро, лампа на прикроватном столике была погашена, из колыбели возле кровати не доносилось ни звука. Маркиза, зевнув, улыбнулась и потерлась щекой о подушку. Как хорошо! И как тихо!.. Видят боги, она обожала сына, но за последние несколько дней он вытянул из нее все силы. Как телесные, так и душевные: Лавиния сбивалась с ног, не зная, как облегчить страдания любимого существа, а от его крика ее сердце обливалось кровью. Он так мучился, бедняжка!
«Но теперь, кажется, всё позади», — счастливо жмурясь, подумала Лавиния. За ночь сын не разбудил ее ни разу, и проснулась она в собственной постели, а не на кушетке у камина, как вчера, и не в кресле, как позавчера… При мысли об этом маркиза задумчиво нахмурилась. Последнюю неделю она жила как в тумане, почти таком же, что висел за окном, и вчерашнюю ночь тоже почти не помнила. Но сейчас ее вдруг посетило странное чувство, что ночь эта была какой-то другой, не такой, как все предыдущие. Что-то как будто бы изменилось, но что? Маркиза, зябко натянув на плечо одеяло, прикрыла глаза. Алонсо плакал, вспомнила она. Долго, так долго, что она уже отчаялась его успокоить. Няня пыталась помочь, но стоило ей протянуть к ребенку руки, как тот начинал визжать, будто его режут, — и в конечном итоге Роуз пришлось отступить. Лавиния отправила ее спать, и горничную тоже, всё равно от обеих не было никакого толку. А потом?.. Маркиза Д’Алваро напрягла память. Потом она осталась один на один с рыдающим сыном, не понимая, как унять его надрывный плач и за что им обоим такое наказание — и в конце концов расплакалась сама. От собственного бессилия, от жалости к своему малышу, от усталости… И помощь пришла, откуда не ждали.
