class="p">Он жил в Монреале, где едва ли не каждый знал его в лицо. Если его карьера пойдет так, как он планировал, перспектива подобных знакомств станет еще более призрачной. Разумеется, он не хотел, чтобы слухи о его сексуальной ориентации — какой бы та ни была — распространялись и множились. НХЛ любит притворяться, что топит теперь за всеобщее равенство и толерантность, но Шейн знал, какова реальность — и на льду, и в раздевалке. В НХЛ не было ни одного игрока открытого гея, зато гомофобные реплики сплошь и рядом сыпались, как из рога изобилия. Он не мог даже представить себе каминг-аут в НХЛ. Кто бы ни решился на это первым, им точно будет не Шейн. У него просто не хватит на это отваги.
Как раз таки в отношении Розанова он был уверен: тот никому не расскажет. Розанову было что терять, как и самому Шейну.
Поразмыслив, он пришел к выводу, что у него оставалось три варианта: забыть о трахе с мужчинами и заниматься этим исключительно с женщинами; в определенной степени рискуя, знакомиться с мужчинами либо найти хотя бы одного мужчину, который сможет держать язык за зубами; или дать волю развитию их связи с Розановым, стараясь особо на этом не зацикливаться.
Самым разумным, безусловно, был первый вариант. И уж точно самым безопасным.
А заодно и самым непривлекательным.
Блядь.
Шейн замедлил беговую дорожку до скорости быстрого шага и схватил бутылку с водой.
Да. Нет. Окей. Ему по-любому нужно было заканчивать эту херню с Розановым. Он пробился в НХЛ и находился на самом старте своей впечатляющей, как он надеялся, карьеры. Невъебенных масштабов скандал, вероятно, был не лучшим способом ускорить ее развитие. А Шейн не мог представить, как они с Розановым смогут ни разу не спалиться, если все продолжится.
Почему он вообще об этом думал? Представлял себе долгосрочные тайные отношения с Ильей Розановым? Неужели какая-то извилина его тупого мозга надеялась именно на это?
Нет. Во что бы то ни стало нужно было положить этому конец. Но Шейну было... девятнадцать лет. Ему было девятнадцать, в организме бушевали гормоны, но при этом он, как ни странно, был одинок, несмотря на статус звездного спортсмена. И все же то, что Розанов, не делая из этого проблему, предлагал ему взаимное удовольствие, не означало, что Шейну следовало соглашаться.
Довольный своим решением, он сошел с беговой дорожки и направился к турнику для подтягиваний. Ничего особенного делать и не требовалось. Розанов напишет ему сообщение с просьбой дать адрес, а Шейн ответит отказом.
Следующая неделя — Монреаль
Лили: Мне нужен твой адрес.
Шейн: Нет.
Глядя на экран своего телефона, Шейн ухмыльнулся, весьма довольный тем, как быстро и четко отшил Розанова.
Лили: Что за хуйня? Что случилось?
Шейн: Не твое дело.
Лили: Окей. Твоя потеря.
Шейн перестал ухмыляться. Он уселся на диван и включил новую лампу. Послезавтра «Медведи» приедут в город. Вечером предстоит матч, а потом...
Он задумчиво пожевал губу. Не то чтобы он не хотел... видеть Розанова. По правде говоря, он безостановочно думал об этом с того самого уик-энда, когда состоялся Матч всех звезд. Он просто не хотел, чтобы его заклятый соперник приходил к нему домой. Это казалось слишком серьезным шагом, чтобы так сгоряча на него решиться.
Он написал ответ.
Шейн: Мы можем встретиться в другом месте?
И чуть не сгорел со стыда, когда нажал на иконку «Отправить». Боже, почему он не мог просто оставить все как есть? Он же успешно справился с задачей отказать Розанову. Зачем было возвращать ему власть над собой?
Лили: Например, где?
Шейн: Я не знаю!
Лили: Реши этот вопрос. Дай мне знать.
Шейна бесило то, как спокойно Розанов относился ко всему этому. Так было нечестно, блядь. Он едва не написал в ответ «Забудь», но вместо этого просто засунул телефон в карман.
Он решит этот вопрос.
***
Шейн: 1822.
Лили: ?
Шейн: Номер в отеле.
Лили: Окей... где находится отель?
Шейн: Там же, где и твой.
Лили: Скоро увидимся.
Шейн сел на край двуспальной кровати в номере отеля. Потом встал. Потом снова сел.
Это было так, блядь, глупо. Зачем он это делал? Забронировал номер в том же отеле, что и вся бостонская команда (на несколько этажей выше их, но тем не менее), чтобы перепихнуться с мужчиной, который ему даже не нравился? Не дай бог их спалят, это может разрушить карьеры обоих.
Даже если их не узнают в лицо, то, как минимум, стыда не оберешься.
Шейн встал и подошел к зеркалу. Он разинул рот, убедился, что тщательно почистил зубы, и поправил выбившуюся прядь волос.
В дверь резко постучали. Он обернулся, пораженный тем, как громко это прозвучало, и быстро пересек номер, чтобы поскорее открыть.
— Господи. Ты решил всех на уши поставить?
Розанов прошмыгнул в номер. На нем была бейсболка с опущенным чуть ли не к носу козырьком. Шейн быстро закрыл дверь и тут же запер ее.
— Ты нервничаешь, — сказал Розанов.
Это был не вопрос.
— Нет, — солгал Шейн.
— Это просто секс, Холландер.
— Я знаю.
Розанов ухмыльнулся и снял бейсболку, каштановые кудри вырвались на волю, беспорядочно спадая на лоб, виски и уши. Он был одет в серую футболку с маленьким логотипом Nike на груди и черные спортивные штаны. Шейн в своих темно-синих брюках и полосатом кашемировом свитере почувствовал себя идиотом.
— Ты хорошо выглядишь, — бесстрастно, словно просто констатировал факт, а не делал комплимент, сказал Розанов. Ты хорошо выглядишь. На улице холодно. Этот отель большой.
— Спасибо, — поблагодарил Шейн только потому, что отмалчиваться было невежливо. — Я чувствую себя слишком одетым.
— Да. Мы оба, — согласился Розанов и стянул с себя футболку, затем он нагнулся и принялся снимать кроссовки с высокими бортами.
Шейн тупо уставился на золотой крестик, свободно болтавшийся над полом на тонкой блестящей цепочке. Когда Розанов выпрямился, он уже напрочь забыл, почему именно предстоящее действо было плохой идеей.
— Иди сюда, — позвал Розанов.
— Нет. Сам иди сюда.
Розанов усмехнулся, покачал головой и шагнул к Шейну.
Шейн, должно быть, все-таки тоже шагнул вперед, потому что они практически врезались друг в друга. Через секунду он оказался у стены, а Розанов завладел его ртом. Шейн оттолкнул его, и вспомнил, что «Монреаль» вообще-то одержал победу в тот вечер. Розанов наверняка был разъярен этим обстоятельством, и, возможно, вымещал досаду
