Вечером Костя с Виталиком играли в шахматы. Артур сидел в кресле, охмелевший от свежего воздуха, утомленный с непривычки долгой прогулкой на лыжах. Прикрывая глаза, он видел перед собой убегающую в снежное поле лыжню. Из радиоприемника в комнату, обставленную старой мебелью, наполненную книгами, освещенную настольной лампой, непринужденно проникали звуки чембало.
Артуру мнились розоватые кружева, свечи в золоченых канделябрах, дамы и кавалеры с изящными манерами.
«Ранним утром следующего дня Рене д’Эрбле, одетый в сутану, явился к лучшему в Париже учителю фехтования. В зале было пусто, лишь в стороне два фехтовальщика разминались со шпагами в руках.
Учитель, итальянец средних лет, взял со стола линейку с делениями и, держа ее вертикально, предложил Рене поймать ее, как только он разожмет пальцы.
Линейка успела пролететь не более трех дюймов, когда была подхвачена семинаристом.
– Сколько времени вы бы хотели заниматься со мной, шевалье? – спросил без обиняков итальянец.
– Ровно год, сударь. Смогу ли я после этого на равных сражаться, скажем, с офицером королевской гвардии? – Рене следил глазами за двумя фехтовальщиками (позже он узнает их имена: Атос и Портос).
– Вы будете приходить ко мне ежедневно, шевалье. Через год вы сможете выйти на бой с двумя офицерами.
– Превосходно!
Год пролетел быстро. Лицо Рене немного похудело, волосы отросли до плен. Походка стала уверенной, а в движениях появилась грация крупной кошки.
Однажды вечером Рене снял сутану и надел гранатовый колет с шитьем, прицепил шпагу и отправился в гости на улицу Фран-Буржуа, что в восточной части Парижа, примерно в полумиле от Бастилии.
Когда он вошел, светский раут был в разгаре. Кланяясь знакомым, он отыскивал нужного ему человека. Наконец, увидев оскорбившего его офицера, Рене решительно направился к нему.
Офицер с нежностью напевал песню о любви одной из дам. Рене постоял, послушал, однако, не дав допеть песню до конца, прервал офицера на полуслове:
– Сударь, вы продолжаете настаивать на своем праве возражать, если я соберусь прийти в известный нам дом на улице Пайен?
Офицер несколько опешил, затем, оправившись от неожиданности, спросил резко:
– Кто вы такой, сударь? Я вас не знаю!
– Знаете, сударь, знаете. Я – тот самый молоденький аббат, который переводит “Юдифь” стихами и которого вы имели намерение угостить ударами палки.
– Да, уже вспомнил. – Офицер ухмыльнулся. – Так что вам угодно?
– Мне угодно, – Рене понизил голос, – чтобы вы соблаговолили пойти прогуляться со мной.
– С величайшим удовольствием. Завтра утром я в вашем распоряжении!
– Немедленно, сударь. Я не хочу дважды напоминать о себе.
Глаза офицера зловеще округлились:
– Как вам будет угодно.
Затем, обернувшись к дамам, он проговорил:
– Сударыни, прошу меня простить. Я только убью этого господина и сразу же вернусь, чтобы спеть с вами последний куплет.
И он последовал за пошедшим к выходу Рене д’Эрбле».
К шести часам темнело и, завидев оживление в доме, к Косте приходил сосед Марк Аронович. Он приносил с собой завернутую в старую телогрейку кастрюлю с супом, только что снятым с огня его хозяйкой.
Марк Аронович был пенсионером, жил в Удельной постоянно и не мог отказать себе в удовольствии провести время в мужской компании, тем более среди молодежи. Он, как говорится, пожил, много знал, был умен и собеседником являлся отменным. В 1967 году его поспешили отправить на пенсию из летно-испытательного института, которому он отдал много лет; через некоторое время, правда, позвали обратно, но вернуться он не захотел.
– Ну, так я вам скажу, молодые люди, такого воздуха, как здесь, вы нигде не сыщите! Сам Захарьин рекомендовал легочным больным наш воздух.
– Это тот Захарьин, что лечил в Ливадии Александра III, – подтрунивая над Марком Ароновичем, немедленно отреагировал Костя, – лечил, но не вылечил?
– Константин Георгиевич, дорогой, император был обречен.
– А императору, между прочим, и пятидесяти еще не было, – сказал Костя, принимая кастрюлю.
– А Захарьин, между прочим, получил орден Александра Невского.
– Ладно, ладно. Здешний воздух и вправду замечательный. – Костя открыл крышку и потянул носом. – Что скажете, друзья?
Артур и Виталик, учуяв запах мясного супа с чесноком, без возражений согласились с очевидным, они быстро помогли накрыть на стол. Суп был разлит по тарелкам, и несколько первых минут все ели молча.
– Кстати, Марк Аронович, – отложив ложку, лукаво спросил Костя, – книга пророка Захарии не входит в Тору?
– Помилуйте, Костя. Захарьины, как вы знаете, старинный боярский род. Роман Захарьин – отец царицы Анастасии, жены Ивана Грозного. От них Романовы пошли.
– Припоминается, – прищурившись, продолжал Костя, – что в XIV веке в свите литовского князя в Новгороде был чародей по имени Схария или Захария. Он ведь секту основал, и, если не ошибаюсь, согласно Софийской летописи, за это впоследствии сожгли в железной клетке Федора Курицына.
– Костя, объясни, о чем это вы? – не выдержал Артур.
– Константин Георгиевич шутит над стариком, – ответил за Костю Марк Аронович. – Ему известна моя слабость к фамилиям знаменитостей.
– Например!
– Ну, например, назовите фамилию известного человека.
– Виталик, назови.
– Ленин.
– Ульянов.
– Это все знают.
– Все, да не все. По материнской линии знаете?
Артур помотал головой.
– Бланк, – сказал Марк Аронович.
– Ага, Виталик, еще назови кого-нибудь.
– Сталин.
– Е-мое! Джугашвили, понятное дело. А материнскую никогда не слышал, – Артур с ожиданием посмотрел на Марка Ароновича.
– Геладзе.
– Здорово! Теперь я спрошу, а то Виталик Горького предложит.
Марк Аронович поощрительно улыбнулся. Артур посмотрел вверх.
– Ну, например, Саша Черный.
– Гликберг.
– Костя, теперь ты!
– Пожалуйста. Давайте спросим что-нибудь посложнее, скажем, про жену Берии.
– Жена Берии – Гегечкори Нина Теймуразовна. Говорят, на самом деле – дочь князя Багратиона и польской красавицы Золотницкой. Сама красавица, как и ее сестра, княгиня Леонида, жена Владимира Кирилловича Романова, одного из наследников русского престола.
– Легенда, – сказал Костя.
– Может да, а может, и нет.
– Я знаю, как звали Троцкого. Бернштейн. Нет, Бронштейн. Нам на первом курсе говорили, – сказал Артур.
– А я – Гитлера, – сказал Виталик.
– Кто этого не знает? Шикльгрубер.
– Надо еще заправиться, – Виталик махнул рукой и попросил у Кости добавки.
Тот пошуровал половником в кастрюле. Остатки супа разлили по тарелкам.
– На чем мы остановились?
– Молодые люди ищут примеры.
– Бороться и искать, найти и не сдаваться. Кто сказал?
– Это – Каверин, «Два капитана». Полярные экспедиции и борьба с норд-остом. Последний бросок на Север.
– Вениамин Каверин – Зильберштейн, – вставил Марк Аронович.
Все засмеялись. Отсмеявшись, Костя сказал:
– По-моему, это все-таки заключительные слова из поэмы «Улисс». Не Каверина, а Теннисона.
– Марк Аронович, вы были знакомы со знаменитыми людьми? – спросил Артур.
– Так, чтобы хорошо знаком – нет. Но до войны видел здесь известных людей. У нас в детском городке преподавал Марк Шагал. Потом тут рядом, в Малаховке, был поначалу театр, в котором даже Шаляпин пел. Кстати, тогда вот отсюда, от Удельной, до театра ходила конка, – Марк Аронович показал рукой в окно. – Шаляпина я, конечно, не застал, не помню и Бунина, хотя он жил здесь на даче Телешова. Помню, перед войной тут снимали фильм по Островскому.
– Качалова видели?
– Качалов – Шверубович!
– Вы неисправимы!
– Увы, каюсь, Костя. Но здесь Качалова не видел.
– Говорят, – сказал Костя, – на сцене этого театра свою первую роль сыграла Раневская. Помните: «Я возьму с собой “Идиота”, чтобы не скучать в троллейбусе».
– Раневская – Фельдман! – не выдержал Марк Аронович.
Костя обессиленно развел руками: кто бы сомневался?
– А я недавно Келдыша видел, – похвастался Артур, – в гардеробе Физического института. Он пальто сдавал, а я одевался.
– Откуда ты узнал, что это Келдыш? – спросил Виталик.
– Откуда? От верблюда. Во-первых, я вижу – личность знакомая, а потом мне же гардеробщица сказала.
– Капитально! И что он у вас делал?
– Как что? Наверное, заехал к директору. Может же президент Академии наук заехать к академику Скобельцыну.
– Тебе ничего не сказал?
– Как же! Обнял меня и прослезился.
– Да ладно…
– Ну, сдал человек пальто и пошел к лестнице.
