Пора заняться настоящим делом!
— Ну, готово? — входя, нетерпеливо спрашивает Генрих Булдовский.
Клады и КВН забыты, четверка москвичей погружается в работу.
Генрих готовится к своему завтрашнему выступлению на теоретической конференции, которое, как возвестил коллектив отряда синоптического анализа, «откроет перед человечеством новые горизонты»: получены любопытные данные о поведении атмосферы в малоисследованных районах Тихого океана. Я тихонько выхожу и сталкиваюсь с начальником радиостанции Леонтием Григорьевичем Братковским.
— Пишут, — отвечает он на мой немой вопрос. — Заходите на чашку чая, я сорок минут свободен.
Радист на судне — важная и влиятельная персона. Он знает больше, чем обычные люди, и это накладывает на его поведение особый отпечаток. Говорит радист лаконично, лицо его непроницаемо и в то же время столь значительно, что все убеждены: ему уже известна какая-то тайна. Обычно это так и бывает, потому что в море даже самая, казалось бы, пустяшная новость обретает особый смысл, а ведь новости бывают и далеко не рядовые. Малость-то, какая: ты обедаешь, а радист подходит и вручает тебе радиограмму, которую ты с лютым нетерпением ждешь две недели; ты бы и так ее получил часа через три-четыре, но этот знак внимания очень трогает и заставляет тебя проникаться особым уважением ко всемогуществу хозяина эфира.
Мы пьем чай, и я для «затравки» рассказываю Братковскому о том, что мы решили просить капитана менять курс и искать остров с пиратским кладом, для затравки — потому, что Леонтия Григорьевича надо расшевелить, и тогда он наверняка извлечет из своей памяти какую-нибудь историю.
— Лет двадцать назад я плавал на небольшом, стареньком судне, — по ассоциации вспоминает Братковский. — Шли мы проливом Лаперуза. В этот рейс нам дали нового старпома, и как раз была его вахта. Вдруг подходит к нему повариха, говорит: «Меняйте курс» — и удаляется. Старпом чуть не превратился в камень от такой наглости — ишь, какой капитан нашелся! — и осведомился у вахтенного матроса, не страдает ли повариха завихрениями. Тот ответил, что вроде не замечалось, и старпом решил отнестись к данному происшествию как к шутке. Вечером все идут на ужин — нет ужина! Капитан — поварихе: «Почему не приготовила, трам-там-там?» А она: «Вы не с меня, вы со старпома спрашивайте, я же ему говорила, чтоб менял курс!» Тут только старпом и узнал, что когда на камбузе разжигали печь, то штурман временно менял курс, чтобы ветер не мешал.
Мы пьем чай и беседуем о всякой всячине. Благословенный чай!
Если бы не этот любимый полярниками, моряками и летчиками напиток, я бы возвращался домой с полупустыми блокнотами. Как и на полярных станциях, чай на корабле не просто средство утоления жажды: «чаи гоняют» в свободное от работы время, и не в одиночку, а обществом, стряхивая с себя заботы и расковываясь; в эти минуты дружеского общения можно услышать столько интересных историй, что голова пухнет — не забыть бы чего. Меня потому и тянет к полярникам, морякам и летчикам, что и рассказчики они интересные, и работяги отменные. Такие уж у них профессии, что болтуну и халтурщику невозможно спрятаться за чужой спиной, само дело выталкивает его на всеобщее обозрение, а естественный отбор довершает остальное.
Трудно халтурщику во льдах, на море и в воздухе, так трудно, что приходится менять профессию на другую, где заваленное дело можно превратить в успех при помощи потока красивых слов.
Однако чай выпит, и мне пора идти на швартовую палубу: для проведения гидрологических работ судно легло в дрейф, а это значит, что рыбаки и охотники на акул начали свою кипучую деятельность. Я прихожу как раз в ту минуту, когда под дружное: «Ах!» — с крючка срывается здоровенная трехметровая акула.
— Надо было поводить ее как следует, — поучает обескураженного Сашу Мягкова и трех его помощников многоопытный Анатолий Кошельков. — Даже щуку рывком не возьмешь, а это все-таки ее сиятельство акула!
Настроение Саши падает еще на несколько градусов, когда он обнаруживает, что акула не просто ушла, а захватила с собой на память великолепный стальной крючок, купленный в Рабауле. Потеря трудновосполнимая, но Саша унывает недолго. Москвич, инженер-локаторщик, он с детства мечтал о море, впервые попал на корабль и на редкость быстро акклиматизировался: у команды он уже «свой в доску», и даже опытный глаз не определит, что Саша — новичок.
Акул губит ненасытное любопытство. Казалось бы, что им делать у корабля, от которого можно ожидать одни неприятности? Так нет, окружили его стаей, носятся вокруг него с огромной скоростью и хватают все, что оказывается на поверхности воды. Вот две акулы вцепились в картонный ящик из-под макарон, третья волочит куда-то обломок доски, четвертая, как редкое лакомство, заглатывает газету.
— Кушайте на здоровье! — предлагает Кошельков, бросая за борт насаженный на крюк мясистый кусок рыбы. На ловко отпускающего капроновый конец Анатолия ревниво смотрит начальник гидрологического отряда Степан Иванович Гись. Говорят, в прошлые рейсы не было рыбака удачливее его, но разве можно жить былыми успехами?
Ныне Степан Иванович не просто неудачник, а человек, от которого фортуна отвернулась решительно и бесповоротно. Не везет ему фантастически, за целый месяц Степан Иванович не поймал ничего: у него не клюет. Ни у кого нет таких замечательных удочек, лесок и крючков, да и сноровки, опыта у Степана Ивановича побольше, чем у других, но хоть криком кричи — не клюет! Будто вся рыба в океане договорилась о том, чтобы отомстить Гисю за все его прошлые удачи. Вот и сейчас Анатолий Кошельков, который и пришел-то десять минут назад, уже водит акулу, а на крючок Степана Ивановича с мастерски насаженной наживой ни одна рыбина и смотреть не хочет.
Кошельков водит акулу красиво, по всем правилам: позволяет ей уходить, снова подтягивает, утомляет и снова отпускает — дает порезвиться. Акула борется за жизнь отчаянно, ее мощное тело извивается дугой, она бьет мускулистым хвостом по воде и яростно бросается из стороны в сторону, пытаясь освободиться от крючка. Но минуты ее сочтены, слишком глубоко засел крючок. Потом, уже вытащенная на швартовую палубу, она еще долго бьется в конвульсиях, и упаси вас бог потерять бдительность и решить, что раз акула неподвижна, то она уже уснула. Вовсе нет! Ее жизненная закваска такова, что бывает, и через час акула может устроить на палубе «пляску смерти», и тогда, — горе неосторожному! Щелк — и ноги как не бывало.
Поэтому пойманную акулу либо убивают, либо сталкивают баграми за борт — в зависимости от мотивов, которыми руководствовался охотник. Если просто ради острых ощущений — живи, а если нужны челюсти, плавники как сувениры — тогда «высшая мера».
