Против такого жестокого обращения с акулами иные возражают, но их голоса не очень многочисленны: из поколения в поколение моряки воспитывают в себе ненависть к акулам. На них не без основания возлагается ответственность за гибель потерпевших кораблекрушение в открытом море, а раз так, то к черту всякую сентиментальность. И спорить с моряками на эту тему бесполезно, они судят акулу по кодексу, в котором нет места смягчающим обстоятельствам.
Вечер я провожу у Юрия Прокопьевича. Обычно после ужина первый помощник занимается математикой с мотористом Прокофием Бойко, но сегодня у того неотложные ремонтные дела, и Ковтанюк устраивает большое чаепитие. Упорство и ученика и учителя поражает. Бойко уже под сорок; обстоятельства его жизни сложились так, что среднюю школу он не закончил и остался без образования. Практик он превосходный, но техника на современных кораблях становится все сложнее, да и дипломированная молодежь поджимает. Вот и решил Прокофий наверстать упущенное, чтобы поступить в заочную среднюю мореходку. Работа у моториста едва ли не самая тяжелая на судне, после вахты товарищи отдыхают — смотрят кино, читают, играют на корме в шахматы, а Бойко с учебниками и тетрадками отправляется к первому помощнику. За месяц одолел программу пятого и шестого классов, принялся за седьмой, но мало кто знает, чего стоит Прокофию после занятий с учителем допоздна сидеть над домашними заданиями, а потом снова идти на вахту…
Пока Юрий Прокопьевич заваривает крепчайший и ароматнейший чай, я рассматриваю фотографии, лежащие на столе под стеклом, «Академик Королев» в разных ракурсах, друзья и, конечно, семейные фото — жена и дочка.
— Иллюстрация к судьбе моряка, — замечает Юрий Прокопьевич. — Утром я ушел в море, а вечером того же дня родилась Танюша. Возвратился из плавания, когда ей было пять месяцев, снова ушел и вернулся почти через год. Теперь представьте, каково морякам дальнего плавания воспитывать детей. Жена требует: «Дочка шалит, накажи!» — а мне не наказывать, мне приласкать ее хочется!
На огонек заходит Олег Ананьевич. У него родительский стаж побольше, чем у первого помощника, — две взрослые дочки-студентки, воспитанием которых он занимается тоже главным образом при помощи радиограмм. Олег Ананьевич уже около двадцати лет капитанит на разных судах, и за эти годы выработал устойчиво-спокойное отношение к своей судьбе, хотя, как я догадываюсь, спокойствие это чисто внешнее. Когда месяц спустя младшая дочь начала сдавать вступительные экзамены в институт, капитан ожидал радиограмм с нетерпением простого смертного, точно так же, как все мы, возмущаясь задержками домашней информации.
Радиограммы — тема вечная и неистощимая. Я вспоминаю один эпизод из антарктической жизни. На станции Молодежная отзимовал год механик Васильев[4], сменить его шел на «Профессоре Зубове» тоже Васильев, его однофамилец. И произошла нередкая в таких случаях путаница: Васильеву на Молодежной вручили радиограмму, предназначавшуюся сменщику на «Зубове»: «Ухожу декретный отпуск целую тебя твоя ласточка». Отзимовавший Васильев рвал и метал, а на станции умирали со смеху.
Об Антарктиде я вспомнил с умыслом, потому что люблю слушать рассказы капитана о китах. Восемь антарктических рейсов остались в памяти Олега Ананьевича как самый интересный и насыщенный событиями период его морской жизни, и мне кажется, что он до сих пор жалеет о том, что несколько лет назад променял суровые моря Антарктики на тропическую экзотику. В рассказах капитана меня восхищает и его лексикон: нет-нет и мелькнет словечко, которое просто ошеломляет своей неожиданной красочностью. Например, одна история с подвыпившим моряком завершилась таким оборотом: «Добрел до дома противолодочным зигзагом, выспался, а утром пришел в меридиан, подсчитал убытки и начал рвать на себе пушнину».
Мой расчет оказался верным: Ростовцев тут же перенесся в Антарктику и стал вспоминать о знаменитых китобоях.
— Самый опытный и удачливый был, конечно… — Капитан назвал фамилию своего коллеги. — Он давал такой план, что мог себе позволить без доклада войти к министру; тех, кто рангом пониже министра, за начальство не считал, ну, а с коллегами обращался и вовсе бесцеремонно. Встречаемся в море, и он всякими уловками уводит нас в сторону: «Куда идете? Только что оттуда, пусто, как у бича в кармане!» — а у самого данные разведки, что стадо именно в том районе.
Делал вид, что идет в противоположном направлении, потом тихонько разворачивался, на всех парах несся к стаду и с песней вырубал китов. И Олег Ананьевич допоздна рассказывает о своих странствиях в полярных широтах. До Антарктики он несколько лет капитанил на зверобоях, добывал моржа и тюленя в Арктике. Вот и снятся ему в жарких тропиках «белые сны».
Впрочем, и Юрий Прокопьевич достоин зависти: двадцать лет, почти полжизни, плавает он на научных судах и повидал весь мир. Он побывал в доброй сотне портов; ходил по земле древних инков, здоровался за руку с патагонцами, гулял по Гонолулу и Сан-Франциско, «пил кофе на Мартинике», стоял с непокрытой головой у могилы великого Стивенсона на Таити, покупал сувениры у австралийских аборигенов и бродил по воспетым Джеком Лондоном полинезийским островам, где еще не так давно, путешественников пугали — и не только в шутку — людоедами.
Поздним вечером мы расходимся по каютам. И последнее впечатление дня: из кают-компании доносятся звуки «Патетической сонаты» Бетховена. Я осторожно заглядываю: за пианино сидит Виктор Турецкий и самозабвенно бьет по клавишам, забыв обо всем на свете…
Да будет шторм!
Сегодня я узнал, что всю сознательную жизнь заблуждался и, более того, вводил в заблуждение читателя. Я злопыхательски отзывался о штормах и гневно бичевал их как слепую и темную силу природы. Не заглядывая в суть явлений, я легко скользил по поверхности. Одним словом, проявил верхоглядство, шапкозакидательство и научную несостоятельность. Оказывается, шторма океану не только до чрезвычайности полезны, они просто необходимы! Ну, скажем, так, как твоему организму, читатель, необходим обмен веществ. Или теплообмен. Ну, что-то в этом роде.
На море принято человека разыгрывать, чтобы он не зазнавался и не забывал, где находится. Неоднократно будучи объектом розыгрышей, я выработал к ним определенный иммунитет, хотя время от времени «заглатывал наживу». Но Виталию Сергеевичу Красюку я почему-то поверил сразу. Пусть одессит, но серьезный человек, старший научный сотрудник Гидрометцентра. Именно он преподнес мне эту еретическую мысль — насчет штормов.
