Закончился период бархатной контрреволюции, её продолжение требовало информационного и физического насилия. В качестве органа первого была легализована КПРФ (после запрещения КПСС). Бывший «коммунистический» председатель Госдумы Ваня Рыбкин в интервью испанской газете «Паис» признавался, что это было предпринято по прямому поручению президента, дабы отвлечь массы в сторону «конструктивной оппозиции». Что это именно так, подтверждает и циркулировавшая в левых кругах информация об оплате расходов на проведение учредительного съезда КПРФ (летом 1993-го, в канун осеннего мятежа Ельцина). Согласно ей, средства были отпущены с блокированных счетов партии по распоряжению Игоря Чубайса, известного антисоветчика яковлевского розлива и аппаратчика ЦК КПСС, старшего брата «рыжего Толика».
У нас в Москве мне довелось участвовать в формировании ячеек КПРФ и быть делегатом московской учредительной конференции КПРФ, в которой участвовала и московская организация РКРП во главе с Виктором Анпиловым. Линия организаторов на конструктивность диалога с режимом проявилась сразу же, когда они отказались дать слово лидеру московской организации РКРП. Именно эта линия вызвала отказ нашей партии от участия в составе КПРФ. Это же подтвердилось в дни проведения летом 1993-го съездов РКРП и КПРФ. Деструктивная линия КПРФ вылилась в переманивание в свой состав нескольких организаций РКРП из автономных республик (Якутия, Татарстан). Поставленная президентом перед КПРФ задача начала выполняться. Оппозиционная риторика выставлялась на смену и в противовес оппозиционному действию, которое набирало силу и в буржуазных, и в мелкобуржуазных кругах, и в пролетарском движении, вылившемуся в последующем в «рельсовую» войну – перекрытие путей с требованием выплатить зарплату.
Информационное насилие реализовалось. Физическое насилие – расстрел несговорчивого Верховного Совета – не замедлило последовать. Президент начал мятеж своим антиконституционным указом 1400. Верховный Совет ответил импичментом, Конституционный суд утвердил импичмент, и по Конституции, действовавшей в стране, Ельцин лишился поста. Его пост перешел формально вице-президенту «коммунисту-демократу» Руцкому. Но реально население, информационно дезориентированное, в весеннем референдуме потребовало примирения, партнерства президента и Верховного Совета, которое, как понимали обе стороны, было уже невозможно. Эта дезориентация населения сказалась и в событиях сентября-октября, когда господствовало недоумение – «два президента, кто из них настоящий?», и в последующих выборах в Думу. На этих выборах большинство оказалось не за партией президента и не за ее противниками, а за партиями, не участвовавшими в событиях у Дома Советов, – победили либерал-демократы (партия Жириновского, сидевшая между двух стульев) и КПРФ, начавшая пиарить свою демократичность и конструктивность сразу после расстрела 4 октября.
Первая же манифестация КПРФ в память жертв расстрела была спекуляцией на чувствах людей, потрясенных им. Жертвы понесла, в первую очередь, РКРП: из пяти баррикад две целиком были нашей партии, а на остальных трех были наши представители. Палатка десятого отряда на баррикаде у Рочдельской улицы была расстреляна полностью. Откуда быть жертвам из числа членов КПРФ, если её участие в защите Дома Советов нигде не просматривается, даже в риторике тех дней. Прорыв и снятие блокады с площади у Дома Советов произошло без участия руководства КПРФ. Непосредственно после прорыва Зюганов обратился по радио от имени этой партии с призывом воздержаться от участия в событиях, сидеть дома. Сама партия этого не могла понять, ее члены были этим призывом дезориентированы. Вместе с волной прорыва на баррикадах появились, наконец, отдельные члены КПРФ, горячо приветствовавшие прорыв, но в ночь на 4 октября они уже дисциплинированно покинули площадь. Конструктивность, солидарность КПРФ с режимом, включенность в него сделали своё дело. Миллионы сторонников КПРФ, вольно или невольно, но предали дело Советов, покинули арену событий, отсиделись дома.
Наша партия ход событий предвидела. В ожидании часа «Ч» наша Тушинская партийная организация, в частности, запаслась средствами радиосвязи милицейского типа (мобильников тогда ещё не было), они послужили для связи через кольцо блокады. Были назначены места сбора и действия по связи с горкомом. Все это сработало в первые же минуты выступления Ельцина со своим указом. Он еще завершал своё выступление, а мы уже стояли у Дома Советов с флагом РКРП, и народ прибывал. Первую запись военнообязанных в полк имени Верховного Совета, формировавший гарнизоны баррикад, производила наша партия, её представитель Худяков. И в последний день, в канун расстрела, когда в воскресенье, во время переговоров у патриарха в Доме Советов дали воду, электричество, пустили иностранных корреспондентов, члены нашей партии, участники защиты Дома Советов, получили приглашение встретиться с секретарём ЦК РКРП В.А. Тюлькиным. Я помню эту встречу на пандусе Дома Советов, когда Виктор Аркадьевич информировал нас об обстановке за кольцом блокады. Сторонники Советов растягивали силы противника, организуя акции в поддержку Советов в различных пунктах города. «Вы находитесь в кольце блокады, но вы как символ, как знамя стойкости, – говорил Тюлькин, - вы центр притяжения, и ситуация в стране развивается в пользу Советов. Вам не надо покидать баррикады, надо держать знамя». Так напутствовал нас наш лидер. Он собрал от нас весточки родным, и они были им переданы.
Это его напутствие я вспоминал, когда А. Крючков спросил меня, не была ли ошибкой акция прорыва блокады, спровоцировавшая расстрел. Я признал, что она дала повод режиму осуществить спланированное, но расстрел был предрешён. Полторанин это раскрыл тогда редакторам СМИ, и прорыв послужил поводом, но не причиной. Тюлькин был прав – повода только ждали. Войска, сосредоточенные в подмосковных лесах, были изолированы от агитации, а войска, готовые выступить в поддержку Советов, как, например, псковская дивизия (в командовании полков которой было сильно влияние нашей партии, как я знал от военнослужащих этой дивизии) – в ответ от Руцкого получили указание воздержаться от выступления. Вместо того чтобы принять помощь, «коммунист-демократ» Руцкой устраивал потешные шествия вокруг Дома Советов, а потом верещал по радиосвязи: «Они же сейчас начнут нас бомбить, выручайте!»
Одна из бед, предрешивших поражение Советов в тех событиях двадцатилетней давности, – это несформированность союзных отношений всех сил, фактически выступивших против политики Ельцина. Только военных командований в обороне было не менее трех, и они соперничали между собой. Я помню, как мы, добровольцы полка, изъявившие готовность взять в руки оружие, стояли несколько часов в бункере, ожидая, когда генералы в совещательном закутке придут к согласию о нашем вооружении. Те, кто сейчас толкует о восстании, должны знать, что вооруженное восстание не состоялось – нас решили вооружить только противогазами, а оружие нам дать не решились. Нас расстреливали безоружных из танковых орудий и пулеметов, как и отца Виктора, выступившего против них с крестом и своей верой в человечность.
Все эти воспоминания затрагивают глубоко, и чувства закипают так, что трудно удержаться. Картина, когда выносили раненого уральского казака, командира баррикады на Горбатом мосту, а кровь хлестала у него из раны, - не изглаживается из моей памяти. Момент ранения моего товарища по Тушинской организации Павла Дробного в ногу я тоже не забуду, как и свою мысль: “Ну всё, теперь я уже не вернусь - вынести его я не смогу и бросить – тоже». К счастью, рана оказалась менее тяжелой, чем в первый момент показалось. Не могу забыть баррикадника-художника, убитого рядом со мной очередью из БТРа. И не могу забыть удар прикладом по шее, когда в ответ на реплику сержанта: “Бомжи!” – ответил: “Не бомжи, а работяги!” - “Ах ты, коммуняка!” - и бац прикладом по шее. А я стерпел… И унижение это не покидает меня.
Политических линий и руководств было еще больше, и митинг с балкона Дома Советов обрушивал на слушателей такое многообразие суждений, призывов, что единство обнаруживалось только – в отрицании Ельцина и его политики. А реализация этого единства так и не состоялась. Исполнительная, организационная деятельность была не как единый кулак, а как растопыренная пятерня, что и отразилось в неопределенном, утопическом и прекраснодушном шаге – ехать в Останкино с требованием дать эфир на телевидении Верховному Совету, где массе сторонников Советов преподали урок реализма, устроив кровавую баню. Характерно, что государственная следственная комиссия не смогла предъявить обвинений сторонникам Советов за какой-либо повод для этой кровавой акции. Расстрел в Останкино не был неспровоцирован.
