Хромин нагнал Айшат, когда она остановилась и радостно указала вперед. Там и впрямь теплился некий световой источник, но на по-разбойничьи рыжий, колышущийся и готовый в равной мере согреть пищу или спалить одежду костер у ворот города он не тянул. Наоборот, этот синий спокойный свет мог бы принадлежать окнам приемного отделения дежурной больницы, если бы она здесь была.
— Я… тебе… говорил что… надо делать… бежать… куда… ты что, не слышишь, да?., глухая?… Рим там!!! Есть такое понятие — кислородное опьянение. Если бегать вы не умеете, оно вам не грозит. Но если ваше дыхание остается ровным, а мускулы работают слаженно, то после нескольких минут вы входите в Ритм, когда остановиться сложнее, чем бежать. Это состояние хорошо знакомо футболистам перед окончанием первого тайма. Под таким, с позволения сказать, кислородным кайфом бегают антилопы и гепарды.
Айшат даже не спросила, не утомила ли возлюбленного погоня игривого свойства. Она только шлепнула его по намокшему от пота загривку своей туфлей и припустила в обратном направлении. Хромин по инерции сделал пару шагов вслед, но тут над изломанной линией горизонта вспыхнула очередная зарница, и он увидел…
С того холма, где располагалась харчевня Апатия, по длинной белесой ленте дороги ехали два всадника! Одежды обоих скрывались под дорожными плащами, но можно было различить, что оба — люди тоги, привыкшие повелевать, а не просить. Даже краткого блеска молнии хватило, чтобы узнать красочный узор, украшающий одежду каждого из них и свидетельствующий о принадлежности к одним из самых знатных фамилий Рима…
Короче говоря, все те же два всадника ехали теперь уже по ночной дороге, но все тем же маршрутом на глазах изумленного Хромина. И коней они вели теперь уже не шагом, о нет, они скакали во весь опор. В смене темпа не было ничего удивительного, если учесть, что парочка спешила выяснить, куда исчез драгоценный перстень и кто это перерезал горло одному из них, пока он лежал связанный в этрусском капище, то есть упокоище.
Хромин повернулся и неверными шагами побежал в направлении, противоположном тому, по которому неслась, заливаясь звонким свадебным смехом, Айшат. Вот она выбежала на перекресток. Вот обернулась, удивленная тем, что никто ее не преследует. Вот в очередном отблеске из-за гор вдруг выросли на перекрестке две белые, словно призрачные, лошади, и юная тавларка не успела даже удивиться, как одно из этих благородных животных налетело на нее. заставив кубарем покатиться в пыль.
— Ты что наделал, охламон? — спросил всадник повыше на чистом русском языке, мало того, с типичным петербургским «что».
— Слушай, — отозвался тот, что пониже, — скажи спасибо, что не падаю, а если они сами под копыта лезут…
— Это, между прочим, телка твоего братца, — заметил Андрей Теменев, вглядевшись в распростертое на дороге тельце, — горячая горская девушка.
— Жертва, — коротко себе под нос буркнул Слава Хромин. — И что? И куда ты ее? Ты что — спятил? Нас с ней заметут, что скажем?
— Ничего не скажем! — безапелляционно отрубил Андрей, укладывая нетяжелую ношу поперек седла. — Пока у нас эти лошади и эти тряпки, мы свободные и знатные граждане великого Рима и отвечать на вопросы недоразвитого отребья не собираемся. А вот когда нам придется говорить, тут-то толмач и пригодится. Язык, понимаешь? Хватит трепаться, поехали к воротам.
* * *
Примерно в тот же час из Капенских ворот четыре рослых раба вынесли крытые носилки. Скупо украшенные, сделанные из простого палисандра, вышедшего из моды восемь лет назад, и без опознавательных знаков, будь то клановая раскраска или семейные гербы, они привлекли внимание кватерниона, дремавшего у костра.
— Стой, кого несут?! — крикнул страж в темноту.
Рабы остановились, а занавеска на окошке отодвинулась.
— Гражданин, у тебя левый передний раб хромает, — сообщил кватернион тоном пониже. Он не был так уж бдителен, просто иногда по ночам для страха устраивались подобные проверки. С тех пор как в закрытых носилках в город пробрались с полсотни ссыльных на Родос и устроили шумный скандал на форуме, а на обратном пути в тех же носилках вывезли архив общественных терм и таланта на три украшений.
Золотая монета звякнула о каменные плиты моста через неглубокий ров, чья-то рука в тонком шелковом рукаве высунулась в окошко и установила на крыше носилок спецфонарь, после чего портшез снова тронулся и исчез в темноте. Предчувствуя порку, левый передний раб постарался хромать на обе ноги, чтобы скрыть дефект ходовой части.
— Я говорю тебе и присягаю на верность всем богам Олимпа в том, что он нужен нам, — убедительно говорил женский голос, в котором чувствовались сила и воля настоящей латинянки. — Его утонченный ум нужен нашей свободолюбивой партии, как хлеб, как воздух.
— Не забывай, что он был сослан, — пробормотал человек, даже во мраке экипажа предпочитавший скрывать лицо плащом.
— Да, но за что? Искушенный в науках и искусствах, он не пожелал тратить свой интеллект и интуицию на сотрудничество с кликой продажного и бездарного диктатора!
— По-моему, он просто не политик, — мрачно заметил скрывающий лицо.
— Он вовсе не политик! — согласилась женщина. — Но разве политиков у нас недочет? Нет, клянусь всемогущей Дианой, уничтожительницей оленей, нам нужны просто умные люди! И я берусь убедить в этом того, чье имя не произносится в суетной поездке на носилках!
— С чего ты взяла, что он вообще не умер на чужбине, дорогая?
— О! Мои люди вняли особым указаниям, и вот недавно я получила весть с северных границ. Этот талантливый, но не от мира сего человек пал жертвой собственной страсти. Его не испугали проскрипции, изгнание он воспринял просто как возможность практиковать свои безмерные познания в далеких странах. Но страсть к учительству неискоренима. И когда где-то там, у готов, он наткнулся на пытливого римского юношу, то не смог устоять…
— Ну конечно, — хмыкнул скрывающий.
— А вот это меня не волнует! — вспыхнула скрытая в полумраке женщина. — Я с ним спать не собираюсь!
— Да уж надеюсь, — повторно хмыкнул собеседник.
— Пойми, нашему движению нужен мозг этого человека. Мы не знаем, когда он понадобится, но да упасет нас Меркурий хитроумный, чтобы в решительный час нам не пришлось советоваться со славным Пессимием или другим преданным нам телом, но не умом, за отсутствием такового, служакой!
Послышалась конская поступь, и, выглянув в окошко, пассажиры могли наблюдать двух встречных всадников в плащах и тогах, на белых лошадях. Через седло у того, кто был повыше и потемней волосами, лежало бесчувственное женское тело. Не удостоив взглядом носилки, они проскакали мимо.
— Патриции развлекаются, — прошептала гордая римлянка, сверкнув глазами. — А потом возникают дурацкие легенды о драконе, пожирающем крестьянок по ночам. О, клянусь Дианой, уничтожительницей мужчин…
— К делу! — воскликнул ее спутник. — Ты и вправду веришь донесениям своих агентов?
— Апатий не мог ошибиться, — просто ответила она. — Я была еще несмышленой девчонкой, когда отец водил меня на Форум слушать выступления великого ритора, а Апатий уже служил у нас, и память у него, старого контрабандиста и шпиона, превосходная. Человека он может забыть, но ювелирное изделие — никогда.
— Неужели вся твоя уверенность базируется на золотой безделушке с сапфиром? Ведь перстень он мог подарить, потерять, выменять на оливковое масло которого, как известно, не производят за пределами Римской империи. Его могли у него украсть…
— Никогда! — пылко возразила темпераментная собеседница. — Мой отец никогда бы не поверил этому. Не забывай, ведь этот отстраненный от жизни философ в совершенстве владеет приемами фехтования известными лишь избранным в разных частях света. Еще никому не удавалось обезоружить его, а уж отнять фамильную драгоценность, по преданию хранящую свет знания и дарующую особую проницательность, и вовсе немыслимо.
— Знавал я одного искусного фехтовальщика, — скептически, как настоящий циник, пробормотал мужчина, поплотнее запахиваясь в плащ, — его убили, сбросив с крыши ему на голову обыкновенное полено.
Хрум, хрум, хрум! — послышалось в темноте.
— Вот солдаты идут. Потрудись, дорогая, чтобы меня никто здесь не видел.
— Стой! Стой! — послышалось в темноте. Рабы стали.
Подобрав подол туники, чтобы не защемило дверцей, гордая римлянка спрыгнула на дорогу. Пнула для порядка ногой левого переднего раба и пошла навстречу когорте, застывшей, ощетинившейся копьями на перекрестке.
— Не признали? — Специально прихваченным с собой спецфонарем она осветила свое лицо, на минуту откинув кисейное покрывало.
По рядам легионеров прошел приветственный ропот. Лицо римлянки было столь же прекрасно, как ее голос, как горящие черными угольями глаза.
