— Будьте уверены, ваше императорское величество, что на поле брани мы не посрамим славы оружия российского, — отвечал старый фельдмаршал тоном рапорта. Он был всего на четыре года старше своей государыни, но уж бесспорно почитался всеми стариком. Но осмелился ли кто-нибудь сказать о Екатерине старуха?! — так велика была разница.
«Он осторожен потому, что стар, — размышляла Екатерина. — Потемкин хоть и тоже немолод — всего-то на четырнадцать лет моложе Румянцева и на десять — меня, — но наделен от Бога молодой душой. Он жаждет войны в уверенности, что она закончится его триумфом в самом Царьграде. То есть он мыслит вровень со мною, стало быть, мы оба молоды, ибо рвемся в бой, пренебрегая опасностью. Надобно быть всегда победительною, какою я есть».
Эта мысль примирила ее со старым фельдмаршалом. Он, по ее разумению, отжил свой век и был ценим только за опыт, бесспорно богатый. Но наступило иное время — время дерзновенных поступков и действий, молодое время.
«Я создана для молодого времени, — продолжала размышлять она, — потому и держу близ себя молодых… Сашеньку. Потому и страстно люблю детишек, особенно внучат своих, с которыми иной раз заигрываюсь, точно я им ровня».
Екатерину волновала близость свидания с Потемкиным. Он должен порадовать ее тем, что успел свершить, что ее ждет в Новороссии и Тавриде, потому что избави Бог испытать разочарование, особенно в виду этой шайки иностранных министров. О, Гришенька все может!
Все? Да, он тороват на неожиданности всякого рода — это ей было известно. С другой же стороны, она верила в его фортуну. Только он один среди талантливых царедворцев, которыми она постаралась себя окружить, мог воспарить мыслью над обыденностью. Он, как никто другой!
Скоро Киев. В Киеве ее беспременно ждет сюрприз. С этой мыслью она взошла в карету. Спутники ее заняли свои места. Среди них был принц де Линь. Она была по-своему привязана «к этой шайке» — как мысленно называла Екатерина иностранных послов. Одни притворно, другие искренне восхищались ею, но все они были занятные собеседники, умевшие с изяществом поддерживать беседу, что так любила она. Мало кто из них, впрочем, подозревал, что истинный образ их мыслей доподлинно известен ей из перлюстрированной переписки. Все они, кроме, может быть, Кобенцля, были туркофилы — в большей или меньшей степени. Одни по обязанности, другие по убеждению, третьи из соображений чисто политических. Их монархи более всего боялись дальнейшего возвышения России и, дабы его умалить либо вовсе предотвратить, были готовы на самые немыслимые шаги.
Более всего нравились ей принц де Линь, представлявший императора Иосифа, и граф Сегюр — Людовика XVI. Сегюр был туркофил, он был Сегюр-паша, Сегюр-эфенди либо Сегюр-бей, как в шутку звала его Екатерина в зависимости от обстоятельств.
Оба посла отдавали ей должное. И политика была здесь ни при чем. Оба искренне считали ее выдающейся европейской правительницей, восхищались ею: подвижностью и трезвостью ее ума, чисто мужским взглядом на вещи и события сродни их собственным взглядам. Она все еще была женщиной, несмотря на почтенный возраст, и это вечноженское не могло не пленять.
Восторженные встречи монархини в Киеве не были инспирированы, как полагал саксонский посланник Гельбиг. То было искреннее восхищение личностью императрицы, пришедшее на смену недоверию, а затем выжиданию. Она оправдала всеобщие надежды.
Они проехали через одни, затем другие триумфальные ворота. Солдаты и обыватели теснились по обе стороны дороги, гремели приветственные клики. Екатерина милостиво улыбалась.
Депутацию губернского и городского начальства сменила дворянская. Затем комендант Киевской крепости генерал-поручик Кохиус поднес государыне ключи от города. И подношение это было сопровождено сто одним пушечным выстрелом…
Екатерина ждала. Гремели литавры, перемежавшись с визгливыми звуками флейт и звонкими возгласами труб, грохотали пушки. Вся эта какофония терзала слух.
Вот он наконец! Потемкин встретил ее у входа во дворец.
— С прибытием, государыня-матушка, — низко склонился он и прильнул к ее руке. Она оглядела его могучую сановитую фигуру, испытав при этом необыкновенное волнение.
Он был все тот же — ее Гриша, ее верный слуга, но и более, чем слуга, — ее сопутник, прекрасный в своей мужественности и своей мудрости. Она могла бы стать его матерью и его супругой, если бы более всего не ценила свободу, власть и трон. Это был единственный человек, которому она безраздельно доверяла и на которого могла всецело положиться. Молодые любовники были не в счет. Это были всего лишь усладители ее плоти. Он же оставался при любых перипетиях.
— Здоров ли ты, Григорий Александрович? — вопреки прилюдному обычаю обратилась она к нему на «ты». Ответ прозвучал более чем странно:
— Кажется, здоров, ваше величество.
Он ревниво оглядел ее спутников. Пристально всматривался в каждого, словно бы оценивая. Они с трудом разминали ноги, поочередно спускаясь по ступенькам кареты.
Последним выскочил розовый и резвый Саша Мамонов. Он петушком подскочил к Потемкину, склонился перед ним недостаточно низко и попытался обнять князя. Тот с какой-то странной миной, похожей на брезгливость, отстранился.
— Позвольте, государыня-матушка, представить вам моих племянниц Александру Браницкую и Екатерину Скавронскую, — произнес Потемкин с непривычной церемонностью.
— Позволяю, — произнесла Екатерина. — Буде похотят, войдут в придворный штат мой.
— Почтут за честь, — ответил за них, несколько смущенных, дядюшка.
Екатерина внимательно глядела на него. От нее не ускользнула какая-то странность в выражении лица и поведении князя. Он был весь напряжен, весь в каком-то нервном ожидании. Чего? Аудиенции? Ей передались эти нервные токи, это ожидание. Она все тем же привычным, радушным тоном произнесла:
— Князь Григорий Александрович, не почтешь ли ты меня беседою? О состоянии Новороссии и Тавриды. Мне не терпится услышать свежие вести из твоих уст.
Лицо Потемкина как-то болезненно передернулось. Ответ его был неожидан.
— Позвольте, ваше величество, отложить сию беседу. Ибо я… я недомогаю, — закончил он с усилием.
Если бы Екатерина знала истинную причину! Он возревновал! Она была его главной женщиной. И это при том, что Потемкин был женолюб. Он не знал отказа: жены сановников, собственные племянницы, женщины полусвета — все перебывали в его постели.
Но Екатерина оставалась главной. Она была богиней его грез во все времена. И во времена их близости, и после. И тут его обычная здравость и трезвость уступали ему.
Когда на следующий день Екатерина справилась, где князь Григорий Александрович, пошто не явился, она услышала неожиданный ответ: его светлость удалился в Киево-Печерский монастырь и словно обыкновенный чернец заперся в одной из келий.
— Замаливает грехи, — вздохнула государыня. — Пускай его. Теперь надо ждать не менее недели. Чай, все ногти сгрызет, — закончила она грустно.
У Потемкина началась хандра.
Сквозь магический кристалл…
Ветвь шестая: февраль 1453 года
И сказал шейх-уль-ислам, духовный глава турок:
— Война против неверных угодна Аллаху. И сам Пророк возглавил бы войско.
Он не мог сказать ничего иного, ибо знал жестокий нрав молодого султана. Мехмед мог приказать тайно предать его казни, а потом объявить смерть духовного главы делом рук неверных.
Передовые части были уже на подступах к Константинополю. Вот-вот за ними вслед должна была выступить огромная турецкая армия.
Султан был привержен наукам. Его советником, привившим ему эту любовь, был придворный врач, итальянский еврей Якопо из Гаэты — Якопо Гаэтано.
Мехмед возлагал особые надежды на артиллерию. И появление Урбана в Эдирне-Адрианополе пришлось как нельзя кстати. После того как венгр отлил огромную пушку, потопившую с первого выстрела венецианский корабль своим массивным ядром, султан поручил ему отлить еще большую пушку, которая могла бы пробить брешь в стене, окружавшей Константинополь.
Урбан выполнил поручение султана. Его новая пушка была невиданных размеров. Длина ее ствола равнялась сорока пядям, то есть примерно девяти метрам, а толщина — одной пяди, это приблизительно двадцать сантиметров. Вес ядра этой пушки был равен четыремстам фунтов, то есть более ста килограммов. Ее обслуживало семьсот человек.
Султан приказал испытать пушку невдалеке от своего дворца. Обыватели были предупреждены: их мог испугать нежданный гром. И действительно, грохот был оглушительный, а ядро вошло в землю на целых шесть футов (примерно на два метра).
Султан был в восторге. Он тотчас повелел отрядить несколько сот человек для того, чтобы выровнять дорогу для бронзового чудовища. Ее должны были везти под стены Константинополя.
