Я наблюдала, как хаваджат бродят по базару. Их белая кожа, казалось, была сделана из масла, и меня очень интересовало, не растает ли она на солнце. Оба они были в широкополых шляпах, будто и в самом деле опасались солнечных лучей. Но мужчина разгуливал в странных штанах, которые заканчивались выше колен, так что кожа у них все-таки не таяла.
Они отчаянно пытались игнорировать неряшливую стайку уличных ребятишек, вприпрыжку бежавших вслед за ними, голося во все горло: «Хаваджат! Хаваджат! Хаваджат!» Время от времени какой-нибудь взрослый хватал одного из маленьких нахалов и отвешивал ему оплеуху, чтобы угомонить. Но помогало это ненадолго. Дразнить хаваджат определенно было слишком большим удовольствием, чтобы удержаться.
Мона объяснила, что хаваджат приехали из далекой страны под названием Германия. Хорошие люди, говорили о них. Здесь хаваджат жили в лесу, копали колодцы и строили школы для народа загава. Они приезжали в город раз в месяц, чтобы пополнить запасы. Когда мы покидали базар, я рассказала Моне несколько бабушкиных веселых историй о тех временах, когда Суданом правили англичане. Вскоре мы хохотали до упаду.
— Знаешь, что бабушка говорила? Она говорила: «Эти хаваджат — они не знают, что такое прекратить работу, отдыхать и расслабляться… Если работаешь с одним из этих хаваджат, он тебя загоняет до смерти, и в один прекрасный день ты просто умрешь».
* * *
Будучи истинной горожанкой, Мона каждую неделю меняла прическу. Сегодня косички у нее были заплетены в стиле Боба Марли — том самом, который бабуля так люто ненавидела. А мне он очень нравился, и я решила уложить волосы точно так же. Вернувшись в дом дяди, я попросила Сальму и Фатьму помочь. Мне было безразлично, что думает об этом бабуля: таким образом я бунтовала против ее власти.
Сальма и Фатьма, нимало не колеблясь, заплели мне косички под Боба Марли. Когда они управились со мной, я провела остаток вечера делая уроки. Лежа на циновке, я читала свои учебники и упражнялась в арабском, время от времени обращаясь к Сальме или Фатьме за помощью. Они стали мне как старшие сестры, которых у меня никогда не было. Но, конечно, никто не мог заменить мне настоящую семью.
За несколько школьных дней я осознала, что скучаю по дому — по маме, отцу, Мо, Омеру и даже по бабуле. Я тосковала, видя, как одноклассниц провожают в школу родители, — мне так не хватало моих. Другие девочки приносили с собой на ланч домашние лакомства, а я покупала еду в палатке у женщины-фелатта. Конечно, каждый вечер я ужинала с дядей, тетей и двоюродными сестрами; ко мне относились как к родной, но это было не совсем то.
Почти не отвлекаясь на посторонние предметы, я усердно училась и вскоре начала преуспевать. Я твердо решила, что ни одна из арабских девочек не будет больше смеяться надо мной, и без устали практиковала свой арабский, пока он не сделался почти таким же хорошим, как и у них. В кратчайшие сроки обогнала по всем предметам Мону, а затем начала превосходить остальных во всем, кроме арабского.
Две арабские девочки, Наджад и Самиджа, всегда соревновались за первенство в классе. Но уже через месяц с начала семестра я обогнала их обеих в своем любимом предмете — математике, а вскоре после этого пригрозила, что обгоню в исламоведении и естествознании. Ни одной из них, похоже, это не понравилось, но Мона и другие чернокожие девчонки подначивали меня.
Я представляла, как радовался бы отец, видя меня сейчас. Эта мысль преисполняла меня теплым сиянием гордости. Но именно тогда, когда дела пошли так хорошо, на эти первые счастливые дни легла тень.
Однажды утром на линейке, когда я стояла на спортплощадке, директриса шла вдоль строя. Как только она поравнялась со мной, на голову мне обрушился жестокий удар. Через мгновение я распростерлась на земле. Я изо всех сил пыталась подняться, но ни одна из девочек не могла мне помочь, иначе наверняка избили бы и ее. Я приподнялась на колени и уставилась в искаженное яростью лицо. Я пыталась сосредоточиться на словах, но половину моего лица ужасно жгло, а ухо онемело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— В строй, дурная девчонка! — завопила директриса. — Встань на место! Если я еще раз замечу, что ты вышла из строя…
Не отводя взгляда от этой жестокой женщины, я чувствовала, как по лицу у меня бегут горячие слезы ярости. На каждой щеке у директрисы было по три шрама — традиционные знаки арао. Я была уверена, что арабскую девочку она просто вернула бы в строй, а не избила с такой злобой. Я ненавидела эту женщину самой лютой ненавистью и твердо решила, что отомщу за обиду. Я не позволю поступать со мной так только потому, что я маленькая чернокожая девчонка загава.
Неделю спустя меня вызвала в учительскую мисс Урса, одна из преподавательниц естественных наук. В ее обязанности входила организация дежурств по уборке. Каждую неделю ученицам поручалось собирать листья и бумажки на спортплощадке, убирать классные комнаты и чистить ужасные нужники. Ученицы одного класса работали в парах. Мисс Урса объявила, что я буду работать с Саирой, арабской девочкой, которая делила парту со мной и Моной. Саире предстояла уборка задней части нашего класса, а мне — передней.
На следующее утро я пришла на двадцать минут раньше, чтобы успеть провести порученную мне уборку. Я нашла метлу и принялась за свою половину класса. На дорогу до школы я тратила целый час, поэтому встать пришлось рано, что далось мне тяжело. Но сама по себе уборка протеста у меня не вызывала, ведь ею занимались все по очереди, да и в любом случае она казалась мне пустяком по сравнению с моими домашними обязанностями в деревне.
Я подметала, чистила, вытирала пыль со столов и мыла доску. Время пролетело быстро. Близился час построения, а Саиры все не было. Я практически закончила уборку своей половины класса и задумалась, не приступить ли ко второй половине, когда вошла мисс Урса. Я стояла с метлой в руке, гордясь своей работой. Темнея лицом, мисс Урса окинула взглядом помещение.
— Почему так грязно в том конце? — спросила она, указывая на вторую часть класса. — И где другая девочка… Саира?
— Я не знаю, мисс, — ответила я. — Должно быть, опаздывает, мисс.
— Понятно, что опаздывает. Но почему ты не убрала эту половину?
В замешательстве я огляделась.
— Но ведь эту половину должна убирать Саира…
— Не спорь со мной, девочка, — прервала мисс Урса. — Прибери там — и пошевеливайся, пока не начались занятия.
— Но мисс, это не…
— Я сказала, не спорь со мной! Ты что, не расслышала? Сейчас же бери метлу и начинай подметать!
Если бы она похвалила меня, отметила, как хорошо я потрудилась, я бы с радостью прибрала и другую половину. Если бы только она попросила меня, а не приказала. Именно несправедливость и измывательство я сочла совершенно неприемлемыми. Я сглотнула, почувствовав страх, растущий во мне из-за того, что я собиралась сделать. Но я знала, что должна сделать это. Должна постоять за себя.
— Нет, — пробормотала я, уставившись в пол. — Не буду.
Мисс Урса воззрилась на меня:
— Что ты сказала? Что?! Надеюсь, я ослышалась!
Я вызывающе опустила метлу.
— Не буду.
— Ты не… — не веря себе, повторила она. — Послушай, милочка, ты сделаешь, как я сказала, слышишь? Ты сделаешь, как я сказала!
— Не буду. Это нечестно.
— Нечестно! Нечестно! — Лицо мисс Урсы налилось краской от гнева. — Тут я решаю, что честно, а что нет! Так что давай начинай подметать — сейчас же! Сейчас же! Сейчас же!
Мгновение длилась страшная пауза. И на мгновение я почувствовала, что моя решимость дрогнула, но затем меня пронзила мысль. Отец назвал меня Ратиби в честь чернокожей африканской женщины, которая противостояла тем, другим расам, — и я должна сделать то же самое. Что бы ни случилось со мной, я должна противостоять. Я была уверена, что отец встанет на мою сторону, даже если меня навсегда исключат из школы.
— Нет, — повторила я как никогда упрямо. — Не буду.
