нравится, когда мной вертят.
— А кто тобой вертит?
— Ты.
— Неправда.
— Правда. — Она выглядела уязвленной. — Послушай, это не твоя вина, честно. Мною очень легко вертеть, вот только заплатить за это пришлось Аве Гарднер.
— Сомневаюсь, что я вообще тобой вертела.
— О, еще как, так делают все мои знакомые. — Он утомленно вздохнул. — Я всего лишь хочу жить спокойно, но так получается, что все время плетусь в хвосте чьих-то желаний. Я не виню тебя по большому счету, но за весьма короткое время я лишился постояльца, вероятно убитого, по твоему мнению — не один раз, если сказанное Томпсонами — правда. И парочка убийц-итальянцев, по твоему мнению, теперь отправляет мне типично мафиозные угрозы в виде мертвых куриц!
— Но…
— Пожалуйста, не перебивай. Дело в том, что я не припомню, чтобы когда-то подписывался на все это, и все же внезапно оказываюсь в самом, черт возьми, эпицентре. Я даже не знаю тебя; ты вполне могла бы сама убить Граншо! И бедную Аву. Или вступить в сговор с этими Риззоли.
— И зачем же мне тогда здесь оставаться, если все это — я?
— Не знаю, — едко ответил он. — У меня остались еще две курицы, может, твоя работа не окончена.
Она поднялась.
— Ты просто смешон.
— Да, знаю. Я знаю, что смешон. Все вокруг — чертов театр абсурда. У нас есть старикашка, настолько не выносящий своего брата, что хочет найти его просто для того, чтобы продолжать бесить: полицейского, который, похоже, не считает пропавших людей своей работой; загадочную итальянскую пару, попавшую в лапы двух британских извращенцев; тебя, понукающую мной, будто мы женаты; и мертвую курицу! У меня есть все основания быть смешным. Я зол, как черт, и не собираюсь больше это терпеть[44].
Он посмотрел на нее, чтобы понять, заметила ли она отсылку к фильму, но было непохоже. «Господи Боже, — подумал он, — неужели эта женщина за всю жизнь не посмотрела ни одного фильма?»
— В общем, я больше не собираюсь позволять вертеть собой. Теперь я буду делать все так, как мне нужно, ясно?
Он повернулся к ней; если он готовился к возражениям, то его ждало разочарование. Вместо этого ее лицо выражало полнейшую невинность, словно до нее не дошло ни слова из той нелепой речи, что он произнес.
— Конечно, — согласилась она, похлопав его по руке. — И что, как ты полагаешь, нам теперь делать?
«Проклятие», — подумал Ричард. Здорово объявить, что ты теперь у руля, но затем следует предложить какой-нибудь план.
— Что ж, я тут подумал, — начал он без особой убежденности.
— Ты и курица?
— Курица и я. Думаю, может, нам пора подключать того парня из полиции? — Он услышал, как Валери фыркнула себе под нос, что вполне отчетливо выражало ее несогласие. — Мы рассказали ему только о том, что Граншо пропал; и не говорили о крови и разбитых очках. Он определенно проявил бы больше энтузиазма, если бы ему были известны все обстоятельства, и не стал бы скидывать все на нас.
— Но у нас нет доказательств, что они вообще существовали. Так что мы не расскажем ему ничего нового; а еще он может спросить, почему мы не рассказали ему все это сразу.
— Но я собирался!
— Однако доказательства, Ричард, доказательства исчезли вместе с Риззоли.
— А как насчет судьи? Он наверняка по-настоящему переживает за брата, и мы могли бы рассказать ему о пропавших уликах.
— Или, — тут она чуть замешкалась, — мы ищем улики самостоятельно, а затем идем в полицию.
Мгновение он молчал, обдумывая ее слова.
— Но ты уверена, что улики у этих Риззоли?
— Да, уверена.
— Значит, нам придется обыскать комнату Риззоли у Мартина и Дженни?
— Ричард! — воскликнула Валери, вскакивая со скамьи. — Это гениальная идея! Мы устроим обыск у Риззоли!
— Нет, постой, я и на секунду не…
— Ты и правда очень хорош в этом. Ты абсолютно прав; теперь мы все будем делать по-твоему.
— А? Послушай, подожди минутку. — Он замолчал; возникло ощущение, что губы шевелятся, а слова не выходят. Он чувствовал себя новичком, севшим сыграть партию в шахматы с гроссмейстером. Вот тебе и контроль.
— Эй, босс! — Появилась мадам Таблье, с самокруткой в зубах, и обвела окрестности цепким взглядом, проверяя, успевает ли ухватить куриную тушку. — Босс!
— Вы это мне? — скорбно вопросил Ричард.
— Прибыли гости, просят номер на несколько дней. Я сказала, что в последнее время наши постояльцы не задерживаются дольше чем на ночь, но они все равно хотят поселиться. Мне отправить их в комнату немцев? Те уже смылись.
Мейеры съехали сразу же после того, как увидели мертвую курицу. Две травмированные девочки, их грозная мамаша и отец, понимающий, что ни в чем не виноват, но все равно терзаемый раскаянием, — они так и не дождались своего кофе и, вероятно, навсегда завязали с яйцами.
— Да, — согласился Ричард, — если она готова.
— Они пробыли не настолько долго, чтобы успеть устроить бардак. Много времени не займет.
— Как их зовут?
— Мари Гавине, мсье. Меня зовут Мари Гавине. — Хрупкая девичья фигурка выступила из-за спины мадам Таблье. — Мы встречались. И, мсье, мадам, — она кивнула Валери, — мне правда нужна ваша помощь. — Она чуть подвинулась, показав молодого человека позади. — Точнее, нам правда нужна ваша помощь.
— Ха! — буркнула обиженная мадам Таблье, топая прочь. — А я тут, похоже, так, сбоку припека.
Глава двенадцатая
Трудно было не пялиться на Мелвила Санспойла. Со своей стороны Ричард рассматривал мир сквозь призму старых фильмов: жесты, характеры, внешность, ситуации — все делилось на категории и оценивалось согласно видению Голливуда. По этой причине для Ричарда Мелвил Санспойл был Петером Лорре[45], голубоглазым венгерским эмигрантом, который был самым популярным злодеем в Голливуде почти все сороковые: слабовольным, нервным, опасным. Никого похожего в современном кино ему не удалось вспомнить, и он решил, что в этом-то и проблема современного мира: в нем не было Петера Лорре.
Однако в Мелвиле Санспойле было нечто такое, что вызывало безусловную симпатию. Он был наделен какой-то своеобразной силой, боевым духом, который кричал: «Да, спасибо, я точно знаю, чему противостою, но собираюсь победить». Также было очевидно, что Мари Гавине искренне любит его, и в этом молодому Санспойлу невероятно повезло, ведь он, как говаривал отец Ричарда, «перепрыгнул свой уровень».
— У этого молодого человека очень странная внешность, — прошептала Валери Ричарду, — очень странная. А вот она очень хорошенькая.
Подобные отношения были выше понимания Валери: красавчики должны держаться вместе. Нельзя нарушать эстетические границы, даже ради любви. «Возможно, это в ней говорит французская кровь», — подумал Ричард. А вот его мгновенное расположение к
