Дженни такое даже в голову не могло прийти. Она думала только о спортивном зале и об Эрни Холме. К Хелен у нее возникло почти материнское чувство, и, когда ее сын-грубиян намекнул на сводничество да еще прибавил, что может влюбиться, Дженни забеспокоилась. Она как-то упустила из виду, что сын ее скоро начнет думать о девочках. Это ее озадачило, но она сказала только:
— Не забывай, тебе всего пятнадцать лет.
— А сколько лет дочке? — спросил Гарп. — И как ее зовут?
— Хелен, — ответила Дженни. — Ей тоже пятнадцать. Она носит очки, — коварно добавила Дженни, хотя самой ей очки понравились. Может, и Гарпу понравятся? — Они приехали из Айовы, — сказала Дженни и вдруг укорила себя за коварство, да ведь она ведет себя не лучше расфуфыренных особ, чьи сыновья учатся в «Академии».
— Надо же, вольная борьба, — опять заныл Гарп, и она вдруг почувствовала большое облегчение оттого, что он перестал говорить о Хелен. Дженни и сама не ожидала, что возможность первого чувства у Гарпа вызовет в ней такой протест. Девочка красивая, хотя не очень яркая, размышляла она. Но ведь мальчишкам нравятся только яркие девочки. Интересно, хотелось бы мне, чтобы Гарп увлекся неотразимой красавицей?
К неотразимым Дженни относила Куши Перси — слишком уж вызывающая, если судить по губам, слишком вальяжная и ленивая. И не слишком ли рано так развилась и оформилась эта пятнадцатилетняя девочка из выводка Перси? Дженни тут же устыдилась и укорила себя за слово «выводок».
День выдался не из легких. Первый раз она не могла заснуть, озабоченная не кашлем сына; кашель казался мелочью в сравнении с более серьезными опасностями, которые подстерегали его впереди. И как раз теперь, когда можно было свободно вздохнуть! Нужно с кем-то поговорить о переходном возрасте мальчиков, может, даже с Эрни Холмом; он вроде бы заслуживает доверия.
Дженни Филдз не ошиблась в выборе, борьба доставляла Гарпу огромное наслаждение. Да и Эрни ему понравился. На тренировках он работал много и с удовольствием, упорно разучивая приемы. Поначалу ему здорово доставалось от ребят его весовой категории. Гарп без конца терпел поражения, но не жаловался и не ныл; он-таки нашел свой вид спорта да к тому же и замечательный способ отдыхать. Он отдавал борьбе все силы, пока сочинительство не одержало верх и над борьбой. Ему нравилось, что борешься в одиночку, что нельзя переступать за круг, нарисованный на матах, нравилась изматывающая общефизическая подготовка и вечный страх набрать лишний вес. В первый год занятий борьбой Дженни с облегчением отметила, что Гарп даже не вспоминал о Хелен, которая продолжала сидеть в зале в очках и сером спортивном костюме, уткнув нос в книгу. Она лишь изредка отрывалась от чтения, когда кто-то слишком уж громко вскрикивал от боли или шлепался на покрытый матами пол.
Хелен принесла в школьный изолятор туфли, оставленные Дженни в зале, доставив ей несколько неприятных минут. Она не могла пригласить Хелен войти. И хотя на какой-то миг они ощутили страшную близость, но Гарп был дома, а Дженни не хотела их знакомить. Кроме того, сын был простужен.
Как-то Гарп сидел рядом с Хелен в спортивном зале. Он чувствовал себя неловко оттого, что сильно вспотел и на шее у него прыщ. Стекла ее очков запотели, и ему показалось, что она ничего не видит.
— Как ты много читаешь, — сказал Гарп.
— Меньше, чем твоя мама, — ответила Хелен не глядя.
Месяца два спустя Гарп опять подсел к Хелен.
— Так и глаза можно испортить, если читать в этой жаре, — сказал он.
Хелен подняла глаза. На этот раз стекла были совсем прозрачные, а глаза за увеличивающими линзами казались такими огромными, что он испугался.
— Они уже испорчены, — сказала она, — с рождения.
Гарпу глаза показались красивыми, и он не нашелся, что ответить.
С наступлением тепла тренировки в зале прекратились, и он записался в легкоатлетическую команду, куда без всякого энтузиазма записывался каждую весну. После занятий вольной борьбой он был в хорошей форме и без труда пробегал милю[14]. На школьных соревнованиях у него был третий результат. Но никаких шансов улучшить время не было — он не чувствовал конца дистанции. («Я уже тогда был писателем, хотя и не знал об этом», — напишет он через несколько лет.) Кроме того, он метал копье.
Площадка для метания копья была сразу за футбольным полем; здесь они тренировались — метали копья в лягушек. Стадион имени Сибрука находился выше по течению реки Стиринг, вода в этом месте была пресная и водилось много лягушек. Сколько здесь было потеряно копий и загублено лягушачьих жизней! Весна — плохое время года, думал Гарп, тоскуя по занятиям вольной борьбой и чувствуя какое-то томительное беспокойство. Уж если нельзя заниматься борьбой, думал он, то хоть скорей бы лето пришло — можно бегать на длинные дистанции по тропе до бухты Догз-хед.
Однажды на стадионе он увидел Хелен Холм. Она сидела в самом верхнем ряду и читала книгу. Гарп поднимался к ней, постукивая копьем о ступеньки, чтобы не напугать ее внезапным появлением. Хелен нисколько не испугалась. Она уже несколько недель наблюдала за Гарпом и другими метателями.
— Много сегодня погубил лягушек? — спросила его Хелен. — А еще за кем охотишься?
«С самого начала мне было ясно, за словом в карман она не полезет», — писал Гарп.
— Ты столько читаешь, что обязательно будешь писательницей, — сказал Гарп. Он старался держаться свободно и раскованно и в то же время виновато прикрывал ногой кончик копья.
— Нет, мне это не грозит, — сказала Хелен. Она ни минуты в этом не сомневалась.
— Тогда выйдешь замуж за писателя, — сказал Гарп.
Она подняла на него глаза. Лицо ее было серьезно, новые солнцезащитные очки больше шли ее широкоскулому лицу, чем те, сползавшие на кончик носа, которые она носила раньше.
— Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за писателя, — сказала Хелен. — Но, скорее всего, я никогда ни за кого не выйду.
Сказав про писателя, Гарп пошутил, но, услышав этот серьезный ответ, ощутил неловкость.
— И уж тем более за борца, — сказал он.
— Это исключено, — ответила Хелен. Наверно, Гарп не смог скрыть разочарования, потому что она тут же добавила: — Разве что при этом он будет еще и писателем.
— Но писателем в первую очередь, — подсказал Гарп.
— Да, настоящим писателем, — загадочно сказала Хелен, явно желая объяснить, что это значит. Но Гарп не решился продолжить этот разговор, и она снова уткнулась в книгу.
Он долго спускался вниз, волоча за собой копье. «Неужели она вечно будет ходить в этом сером спортивном костюме?» — подумалось Гарпу. Впоследствии он писал, что впервые обнаружил у себя дар воображения, когда пытался представить Хелен без костюма. «Она все время носила этот проклятый серый костюм, — писал он. — Я его возненавидел, и мне очень захотелось увидеть ее без этих отрепьев. Выход оставался один».
Воображение подсказало Гарпу, что без костюма она очень красива; и ни в одном из его произведений нет ни единой строчки, свидетельствующей, что впоследствии ему пришлось в этом разочароваться.
Именно в тот день на пустом стадионе, держа копье с запекшейся лягушачьей кровью, Гарп впервые заглянул в себя и решил, что непременно станет писателем. Настоящим писателем, как сказала Хелен.
4. Окончание школы
Учась в школе, Гарп все годы писал по рассказу в месяц, но показал Хелен только один рассказ за год до окончания Стиринга. Просидев в спортивном зале первый год в качестве невольного зрителя, Хелен уехала учиться в Талбот, в школу для девочек, и Гарп лишь изредка видел ее по выходным дням. Иногда она приходила в спорткомплекс посмотреть соревнования по вольной борьбе. Однажды после соревнований Гарп попросил ее подождать, пока примет душ; он хотел ей кое-что дать, но для этого нужно было заглянуть в раздевалку, в его шкафчик.
— Ты что, хочешь подарить мне свои старые налокотники? — спросила Хелен.
Она больше не появлялась в тренировочном зале, даже когда приезжала на каникулы. Теперь она носила зеленые гольфы и серую фланелевую юбку в складку; обычно ее свитер — темных неброских тонов — гармонировал с гольфами, а каштановые волосы почти всегда были зачесаны наверх и заплетены в косу или уложены в замысловатую прическу. У нее был широкий рот и тонкие губы, которые она никогда не красила. Она была вся душистая, как цветок. Он это знал, хотя ни разу даже не притронулся к ней. И другие тоже, в этом он был уверен. Высокая и стройная, точно молодое деревцо, Хелен была выше Гарпа дюйма на два[15]; от худобы на лице резко, как после болезни, обозначились скулы; большие, яркие, золотисто-карие глаза мягко смотрели сквозь толстые стекла очков.
— Это твои старые спортивные кроссовки, да? — спросила Хелен, глядя на заклеенный вдоль и поперек пакет внушительных размеров.
