У самой воды на длинных жердях сушились сети и ловчая бахрома своеобразная снасть для ловли крабоустриц. Принимая бахрому за водоросли, крабоустрицы забирались в неё и запутывались. Три женщины в набедренных повязках скребли бахрому огромными костяными чесалами. Под навесом у общинного дома сидели старики, человек шесть, и неторопливо обрабатывали наждачными брусками куски пемзы, делая поплавки для сетей.
Крон подошёл поближе и поздоровался. Старики прекратили работу, подняли головы.
- Приветствуем тебя, Тоний, - сказал Старейший, и все закивали.
Старейший повернулся и что-то крикнул в сторону дома. Из дверного проёма выглянула женщина, увидела гостя и вышла. Взяв из рук Крона уздечку, она молча повела коня за дом.
- Присаживайся, - просто сказал старик и бросил Крону под ноги кусок пемзы.
Старики возобновили работу. Крон опустился на песок и взял в руки наждачный брус.
- Что нового в Славном Городе и на море? - спросил Старейший. Морщинистое обветренное лицо старика не выражало ничего, кроме спокойствия человека, занятого делом, которому он посвятил всю жизнь.
Для приличия Крон помолчал немного, так же, как старики, неторопливо стёсывая с куска пемзы неровности о наждачный брусок, а затем принялся рассказывать о Севрской кампании и о триумфе Тагулы.
` - Знаем, - оборвал его Старейший. - Декады две назад к нам привели на постой десять солдат из когорт Тагулы. Но через три дня они сбежали. Глаза старика лукаво сощурились. - Не по ним такая жизнь.
В это время откуда-то из-за дома к Старейшему подбежала молодая женщина и, наклонившись, что-то быстро зашептала на ухо, бросая на Крона встревоженные взгляды.
- Хорошо, женщина, - не дослушав, кивнул Старейший, отложил в сторону наждачный брус и почти готовый поплавок и встал.
- Вовремя ты приехал, Тоний, - сказал он. - Идём.
И они пошли за женщиной к одному из семейных домиков - жалкой лачуге, сплетённой из прутьев и обмазанной глиной. Женщина откинула груботканную завесь, старик вошёл, и Крон последовал за ним.
В семейном домике Крон был впервые. В отличие от общинного дома, жаркого, душного и задымленного вечно пылающим очагом, здесь ощущалась приятная прохлада - глина не пропускала жару. Маленькое, тесное помещение, где стояли только широкий топчан, аккуратно застеленный покрывалом, и небольшой столик с нехитрой утварью, да в углу висела колыбель с ребёнком, освещалось рассеянным мутным светом из окошка, затянутого рыбьим пузырём. Но, несмотря на убогость обстановки, уют и чистота радовали глаз.
"И слизни здесь не живут", - с удовольствием отметил Крон.
Женщина застыла у колыбели и с тревогой смотрела на Крона. Только теперь он понял, зачем его сюда пригласили. В колыбели лежал ребёнок, красный от жара, он тяжело дышал, ловя широко открытым ртом воздух. Глаза его были закрыты. Ни плакать, ни шевелиться у него уже не хватало сил.
Крон подошёл к колыбели, отстранил женщину и стал осторожно ощупывать ребёнка. Биоимитация, покрывавшая руки грубыми мозолями с въевшейся в кожу корабельной смолой, сильно снижала чувствительность пальцев, и ему пришлось напрячься и даже закрыть глаза, чтобы уловить биоритмы детского организма.
К счастью, ничего страшного не случилось. Лёгкое отравление, которое уже почти прошло.
- Подай воды, - сказал Крон женщине, - и покажи, чем ты его кормишь.
Пока женщина у столика наливала в чашу воды, он, загораживая спиной колыбель от взгляда Старейшего, наклонился над ребёнком и впрыснул ему в открытый рот каплю антитоксина из сегмента браслета. Ребёнок слабо захныкал, и женщина тотчас метнулась к нему. Крон снова мягко отстранил её, взял чашу с водой и дал пригубить ребёнку. Затем обеими руками стал осторожно массировать ему голову. Дыхание ребёнка постепенно выровнялось, он наконец глубоко, устало вздохнул, зевнул и спокойно уснул. Краснота с его тела исчезала просто на глазах.
Женщина заплакала.
- Покажи, чем ты его кормишь, - снова попросил Крон.
Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку - жёвку, извечную соску простого люда. В неё заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребёнку. Крон развернул жёвку, понюхал. Кусочки отварной рыбы были свежими, но тряпка... Как ещё сама женщина не оправилась.
- Выброси эту жёвку, - сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слёз глазами. - Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепёшками, - продолжал Крон. - Потом уже - чем хочешь. И самое главное - после каждого кормления хорошо стирай тряпку.
Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.
Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не поблагодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга - любая помощь считалась само собой разумеющимся делом; здесь жили, деля всё: от куска лепёшки до сокровенных чувств.
- Надолго к нам? - спросил Старейший.
Крон покачал головой.
- Сегодня назад.
- Наших с моря дождёшься? Должен быть хороший улов.
Крон посмотрел на солнце. Была половина седьмого перста.
- Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.
- Зачем приезжал?
Крон пожал плечами.
- Просто навестить. - Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. - Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.
- Глаза у тебя плохие, - сказал старик. - Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?
Крон только покачал головой.
- Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, - продолжал Старейший, - но ты расскажи. Будет легче.
Крон снова покачал головой.
- Идём, пообедаешь с нами, - просто предложил Старейший.
Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучками они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.
В общинном доме пахло рыбой и дымом - неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлёбкой и лепёшками.
Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлёбкой.
- Ешь, - сказал он, протягивая лепёшку.
Крон отломил кусочек лепёшки и положил в рот.
- Говорят, у вас рабы взбунтовались? - неторопливо жуя, спросил Старейший.
- Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.
- Разве это не одно и то же? - даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});