Некоторые из наших знакомых потеряли людей, вещи, лошадей, коров, а бедный Норов, со своей деревянной ногой, которому было так трудно спастись, потерял более чем на две тысячи рублей; для него это много, так как он имеет всего 4 или 5 тысяч в год. Нужно было видеть город на следующий день: сколько опустошения, сколько несчастных! Насчитывают 14 000 человек погибших и гораздо большее число совершенно разорившихся и не имеющих даже крова. Каменный остров и вообще все острова в жалком положении. Екатерингоф, который стоил столько денег и про который говорили, что он так хорошо устроен, никуда теперь не годится. Казна понесла много потерь лошадьми, лесом и т. д. На другой и на третий день видны были барки, оставшиеся на улицах, у Зимнего дворца, на Царицыном лугу и пр. Парапеты испорчены, мосты сломаны; одним словом, Петербург представляет собой грустное зрелище, повсюду видны лишь похороны. Со Смоленского кладбища нанесло множество крестов к Летнему саду — на улицах лежали мертвые тела на другой день.
Государь дал миллион на несчастных, но сказал, что прибавит еще через некоторое время; и в самом деле, этого нехватит, так как потери ужасные; он много плакал над этим бедствием и хорошо наградил генерала Бенкендорфа, рисковавшего жизнью для спасения 9 несчастных, готовых погибнуть, что ему и удалось; один моряк 16-ти лет тоже отличился блистательным подвигом, за что получил Владимирский крест. Государь был тронут, увидав его поступок, и не замедлил тут же дать ему крест, который он взял у одного из своих флигель-адъютантов, находившегося тогда около него. Рассказывают много раздирающих сцен; между прочим, про некоего Луковкина, моряка, имевшего дом на Гутуевском острове — совсем близко от залива и, следовательно, на очень опасном месте. Была у него жена и трое детей, за которых он очень беспокоился в этот день, так как был дежурным и не мог вернуться до вечера. Наконец, когда он пришел домой, то не нашел ни жены, ни детей, ни крова, ни единого следа своего жилища — каково его состояние!
Граф Шереметев дал 50 000 руб. бедным пострадавшим; графиня Орлова — 150 000, великая княгиня Мария, которая теперь здесь, 15 000, но всего этого мало; нужно, чтобы вся Россия оказала помощь несчастным жителям Петербурга. Несомненно, что наводнение хуже всякого пожара; говорят, никогда не было ничего подобного, это будет целая эпоха в нашей истории, это вроде землетрясения, против которого нельзя принять никаких мер <…> Спектакли закрыты на месяц по приказу государя, который сказал: «Теперь не время веселиться». Всюду говорят только о наводнении; все это уже навязло в ушах, так в конце концов надоедает слушать все одно и то же. Нужна была бы целая тетрадь, чтобы описать тебе все, что случилось в этот ужасный день <…>
А. В. КОЧУБЕЙ ЗАПИСКИ. (СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА)»357
«Записки. (Семейная хроника)» Аркадия Васильевича Кочубея (1790-1873 или 1878), участника походов 1813-1815 гг., затем чиновника, орловского губернатора и впоследствии сенатора, были написаны им в 1860-х или даже в начале 1870-х годов. Однако их педантическая точность в изложении служебных или семейных событий позволяет думать, что он вел и более ранние памятные записи, к числу которых, возможно, принадлежат и введенные в настоящее издание «анекдоты» о петербургском наводнении. Первый из них — о сенаторе гр. Толстом — известен и в записи П. А. Вяземского;358 он вошел в первую черновую рукопись «Медного Всадника», а также в Болдинскую беловую (БА). В последней он зачеркнут и в Цензурный автограф (ЦА) уже не вошел. Форма его, очень близкая в обеих записях (Вяземского и Кочубея) и в тексте Пушкина, показывает, что анекдот был широко известен и бытовал уже в устоявшейся стилистической обработке.
Второй анекдот — о спасении некоего Яковлева, просидевшего во время наводнения верхом на спине мраморного льва на крыльце дома кн. А. Я. Лобанова-Ростовского, — точно соответствует трагическому эпизоду поэмы, когда Евгений в отчаянии проводит много часов «на звере мраморном верхом…» (стихи 220-250 «Медного Всадника»). Очевидно, и этот рассказ был распространен в городе, и Пушкин, узнав его от друзей — очевидцев наводнения, воспользовался им как материалом для своей поэмы.
<…> Мы приехали в Петербург за несколько дней до наводнения.
Настало 7 ноября 1824 года, день столь памятный для Петербурга <…> Вставши поутру с постели и подошед к окну, я увидал, что посредине улицы начала показываться вода. В это время возвратился из Гостиного двора мой дворецкий, ходивший за разными покупками, и объявил нам, что дует сильный западный ветер и вода в каналах уже значительно поднялась.
<…> Между тем наводнение увеличивалось, и в скором времени на Большой Морской улице показалась шлюпка, на которой ехал военный генерал-губернатор граф Милорадович.
По поводу появления этой шлюпки случился интересный анекдот с графом Варфоломеем Васильевичем Толстым, живущим в Большой Морской. Граф Толстой имел привычку вставать очень поздно. В это достопамятное утро, поднявшись с постели и накинув на себя халат, он еще полузаспанный подошел к окну, и первый предмет, бросившийся ему в глаза, была шлюпка с сидящим в ней графом Милорадовичем. Увидев шлюпку, он изумился и испугался; протирая себе глаза, он начал звать своего камердинера. Тот прибежал к нему, и граф, указывая на окно, спросил его:
— Что ты видишь? — Генерал-губернатор едет на шлюпке, — отвечал тот. — Толстой перекрестился и сказал: — Ну, слава богу, а я думал, что сошел с ума.
Другой случай в день наводнения был с каким-то Яковлевым: он прогуливался по городу, и когда вода начала уже прибывать, спешил домой; но, подойдя к дому князя Лобанова (теперешнему военному министерству), он с ужасом увидел, что вода препятствует ему идти далее. Для спасения жизни Яковлев решился влезть на одного из львов, стоявших у этого дома, и там просидел все время наводнения.
Ветер и буря продолжались до восьми или девяти часов вечера. Как только вода начала спадать, мы тотчас же послали узнать о здоровье братьев моих и тетушки Натальи Кирилловны Загряжской. Оказалось, что братья, для того чтобы спасти своих лошадей, принуждены были ввести их во второй этаж, положив в окно доску. Сами же они в этот достопамятный день остались совершенно без обеда <…>
На другой день мы с женой поехали осматривать разрушения, причиненные наводнением: зрелище было плачевное. На Царицыном лугу мы увидели несколько барок, занесенных на эту площадь водою. В Миллионной встретили мы государя Александра Павловича, который казался очень встревоженным <…>
В Петербурге все очень скоро забывается, и через несколько дней после наводнения жизнь опять приняла свое течение. По вечерам мы посещали общество и театр <…>
VI. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОН ПОЭМЫРяд произведений русских и западных авторов — поэтов, публицистов, мыслителей конца XVIII и первой трети XIX в., в той или иной мере отразившихся на идейном (точнее, историко-философском) содержании и художественной системе «Медного Всадника», составляет то, что можно определить как «литературный фон» поэмы. Некоторые из этих авторов названы самим Пушкиным в примечаниях к «Петербургской повести»: Мицкевич, П. А. Вяземский, Альгаротти; особое место занимают В. Г. Рубан, упомянутый в тех же примечаниях в связи с Мицкевичем, и Д. И. Хвостов, которому посвящено три с половиной стиха в тексте поэмы. Но кроме этих, указанных самим поэтом авторов, нужно назвать еще несколько имен: А. Н. Радищев, К. Н. Батюшков, Н. И. Гнедич, Жозеф де Местр, С. П. Шевырев.
Произведения Ломоносова, Державина и других поэтов XVIII в., посвященные Петру Великому — преобразователю России и основателю Петербурга, не требуют специальных пояснений. Они были хорошо известны Пушкину с лицейских и даже с детских лет и возглавляли всю поэтическую традицию XVIII в. Широкий и внимательный анализ материалов, связывающих поэму Пушкина с поэзией XVIII в., дал Л. В. Пумпянский в исследовании, озаглавленном «„Медный Всадник“ и поэтическая традиция XVIII века».359
О восьмистишии В. Г. Рубана, посвященном перевозке в Петербург «Гром-камня», предназначенного стать пьедесталом памятнику Петра — «Медному Всаднику», см. в наших примечаниях к поэме (с. 270), так же как и о графе Хвостове, «воспевшем», по выражению Пушкина, «бессмертными стихами» петербургское наводнение (с. 268-269).
Из числа художественных произведений, оказавших то или иное воздействие на мысль, построение, образность «Петербургской повести» Пушкина, мы рассмотрим здесь несколько подробнее лишь те, которые в силу различных соображений в настоящем издании не публикуются.
Указывая во втором примечании к «Медному Всаднику» на «стихи кн. Вяземского к графине 3***», Пушкин ссылался на его стихотворение, напечатанное под заглавием «Разговор 7 апреля 1832 года (Графине Е. М. Завадовской)» в изданном А. Ф. Смирдиным сборнике «Новоселье» (СПб., 1833). Пушкин имел здесь в виду прежде всего третью строфу стихотворения Вяземского:
