Произведения Ломоносова, Державина и других поэтов XVIII в., посвященные Петру Великому — преобразователю России и основателю Петербурга, не требуют специальных пояснений. Они были хорошо известны Пушкину с лицейских и даже с детских лет и возглавляли всю поэтическую традицию XVIII в. Широкий и внимательный анализ материалов, связывающих поэму Пушкина с поэзией XVIII в., дал Л. В. Пумпянский в исследовании, озаглавленном «„Медный Всадник“ и поэтическая традиция XVIII века».359
О восьмистишии В. Г. Рубана, посвященном перевозке в Петербург «Гром-камня», предназначенного стать пьедесталом памятнику Петра — «Медному Всаднику», см. в наших примечаниях к поэме (с. 270), так же как и о графе Хвостове, «воспевшем», по выражению Пушкина, «бессмертными стихами» петербургское наводнение (с. 268-269).
Из числа художественных произведений, оказавших то или иное воздействие на мысль, построение, образность «Петербургской повести» Пушкина, мы рассмотрим здесь несколько подробнее лишь те, которые в силу различных соображений в настоящем издании не публикуются.
Указывая во втором примечании к «Медному Всаднику» на «стихи кн. Вяземского к графине 3***», Пушкин ссылался на его стихотворение, напечатанное под заглавием «Разговор 7 апреля 1832 года (Графине Е. М. Завадовской)» в изданном А. Ф. Смирдиным сборнике «Новоселье» (СПб., 1833). Пушкин имел здесь в виду прежде всего третью строфу стихотворения Вяземского:
Я Петербург люблю с его красою стройной,С блестящим поясом роскошных островов,С прозрачной ночью дня соперницей беззнойной,И свежей зеленью младых его садов,
а также повторяющиеся в следующей строфе слова:
Я Петербург люблю…
Эти стихи могли подсказать Пушкину лирические обращения к Петербургу («Люблю тебя, Петра творенье..» и т. д.), повторяющиеся пять раз во Вступлении к поэме.
К литературному фону «Медного Всадника» можно с известным основанием причислить и описание летней белой ночи над Невою в идиллии Н. И. Гнедича «Рыбаки», написанной в 1821 г. и напечатанной в следующем году (Сын отечества, 1822, ч. LXXVI, № 8). Пушкин привел 28 стихов из этого описания (в ранней, позднее переработанной Гнедичем редакции) в примечании 8 к строфе XLVII первой главы «Евгения Онегина» (в первом полном издании романа, вышедшем в свет около 23 марта 1833 г.) с такими вступительными словами: «Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича».360 Это описание могло вспомниться поэту и при создании стихов 48-58 «Медного Всадника».
Реминисценцией отрывка из той же идиллии Гнедича, в котором говорится о «высоком тереме» «на Неве»:
Из камня, где львы у порога стоят как живые, —
являются, вероятно, стихи 220-224 «Медного Всадника», изображающие дом «на площади Петровой»,
Где над возвышенным крыльцомС подъятой лапой, как живые,Стоят два льва сторожевые.
Из литературного наследия Жозефа де Местра наибольшее значение для нашей темы имеет книга «Санктпетербургские вечера, или Беседы о временном правительстве Провидения», вышедшая в Париже в 1821 г., уже после смерти автора. В библиотеке Пушкина сохранилось ее второе издание, 1831 г.,361 однако это не значит, что Пушкин не мог читать ее раньше. Есть все основания думать, что он познакомился с трудом де Местра вскоре по выходе его первого издания, живя в Кишиневе в 1821-1823 гг.362 Об этой «знаменитой книге», первое же издание которой вызвало «громкую полемику не в одной лишь Франции», академик М. П. Алексеев пишет: «„Петербургские вечера“ де Местра представляют собою, как известно, серию философских диалогов (числом 11), которые ведут между собою в Петербурге в 1809 г. три лица: сам автор, петербургский сенатор и молодой французский эмигрант, бежавший из Франции „во время революционной бури“. Первый диалог развертывается во время прогулки по Неве; автор начинает свою книгу живописной панорамой Петербурга в теплую белую ночь, открывающейся собеседникам с лодки, медленно скользящей по глади реки. Многое должно было увлечь и Пушкина в этой с подлинным литературным блеском написанной картине <…> Де Местр подробно описывает Неву, полноводно текущую в лоне великолепного города <…> Медленно плывет лодка по Неве, и собеседники внимают красоте пейзажа и тишине ночи… Но вот возникает перед ними видная с Невы „конная статуя Петра I, возвышающаяся на краю необъятной Исаакиевской площади“…». И далее: «Читая эти вступительные страницы к знаменитой книге де Местра, трудно отделаться от впечатления, что какие-то нити протягиваются от них к чеканным строфам „Медного Всадника“; и для Пушкина, и для де Местра „кумир с простертого рукою“, бронзовый облик того,
…чьей волей роковойПод морем город основался…
стал художественным предлогом для больших историософских обобщений, для решения, хотя и в совершенно противоположном де Местру смысле, проблемы добра и зла в сфере государственных и личных отношений».363
Об интересе Пушкина к сочинениям де Местра свидетельствуют отзыв его в «Литературной газете» об одном эпизоде из «Петербургских вечеров» — «Портрет палача» и письмо поэта к А. И. Тургеневу, где он касается католических симпатий Чаадаева и его «предтечей» — «Мейстера» (т. е. де Местра) и прочих.364 В библиотеке Пушкина сохранилась также другая книга де Местра — «О папе» («Du раре»), привезти которую он просил А. И. Тургенева, уезжавшего за границу.365
Отмеченное М. П. Алексеевым отражение в «Медном Всаднике» вступительных картин белой ночи на Неве из «Петербургских вечеров» очень убедительно, хотя де Местр Пушкиным здесь не назван. Однако гуманистическая сущность пушкинской поэмы, сочувствие автора к своему «ничтожному герою» и его восстанию против «строителя чудотворного» — все это враждебно реакционным, ультра-абсолютистским убеждениям де Местра, вождя католической и легитимистской реакции в Европе.366
А. Н. РАДИЩЕВ ПИСЬМО К ДРУГУ (1782)Статья Радищева «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего», посвященная открытию памятника Петру Первому в Петербурге, датирована самим автором 8 августа 1782 г., т. е. написана на другой день после торжества.
Напечатана же она была Радищевым через восемь лет после создания, в 1790 г., и тем же способом, как и «Путешествие из Петербурга в Москву», — в собственной типографии автора. После ареста Радищева «Письмо» было приобщено к «делу»; Екатерина II расценивала его как документ, показывающий, что «давно мысль его (Радищева, — Н. И.) готовилась по взятому пути, а французская революция его решила себя определить в России первым подвизателем».367
Отобранные экземпляры «Письма» были уничтожены вместе с экземплярами «Путешествия». В посмертное собрание сочинений Радищева (1807-1811), выпущенное его сыновьями, «Письмо к другу» не вошло, и его первое издание (1790), по словам собирателя и исследователя редких книг Н. П. Смирнова-Сокольского, представляет «одну из редчайших книг во всей „радищевиане“. В настоящее время книги этой известно не более 6-7 экземпляров».368
Читал ли Пушкин это раннее сочинение Радищева — документально не известно. Но, зная пристальный интерес его в 30-х годах к творчеству Радищева и сопоставляя мысли, высказанные в «Письме», с историко-философской концепцией «Медного Всадника», следует признать знакомство с ним поэта очень вероятным, если не несомненным, и во всяком случае включить «Письмо» Радищева в литературный фон «Петербургской повести» Пушкина.
В своем «Письме» Радищев, отдавая дань заслугам Петра — «мужа необыкновенного, название великого заслужившего правильно», вспоминает и о том, что тот был «властный самодержавец, который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества»: «И я скажу, что мог бы Петр славнее быть, возносяся сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную». В этих сентенциях Радищева Пушкин мог (если читал «Письмо») найти подтверждение историко-философским положениям, легшим в основу его поэмы о Петре Великом.
Санктпетербург. 8 августа 1782-го года.
Вчера происходило здесь с великолепием посвящение монумента, Петру Первому в честь воздвигнутого, то есть открытие его статуи, работы г. Фальконета <…>
В день, назначенный для торжества, во втором уже часу пополудни, толпы народа стекалися к тому месту, где зреть желали лице обновителя своего и просветителя. Полк<и> гвардии Преображенский и Семеновский, бывшие некогда сотоварищи опасностей Петровых и его побед, также и другие полки гвардии, тут бывшие под предводительством начальников своих, окружили места позорища, артиллерия, кирасирский Новотроицкий полк и Киевский пехотный заняли места на близлежащих улицах. Все было готово, тысячи зрителей на сделанных для того возвышениях и толпа народа, рассеянного по всем близлежащим местам и кровлям, ожидали с нетерпением зрети образ того, которого предки их в живых ненавидели, а по смерти оплакивали. Истинно бо есть и непреложно: достоинство заслуги и добродетель привлекают ненависть нередко и самих тех, кои причины не имеют их ненавидеть; когда же вина и предлог ненависти исчезает, то и она не отрицает им должного, и слава Великого Мужа утверждается по смерти. Сооружившая монумент славы Петра императрица Екатерина, сев на суда у летнего своего дома, прибыла к пристани, вышед на берег, шествовала на уготованное при сенате ей место, между строя воев своих. Едва вступить она успела на оное, как бывшая вокруг статуи заслона, помалу и неприметно как, опустилася. И се явился паки взорам нашим седящ на коне борзом в древней отцов своих одежде Муж, основание града сего положивший и первый, который на невских и финских водах воздвиг российский флаг, доселе не существовавший. Явился он взорам любезных чад своих сто лет спустя, когда впервые тропещущая его рука, младенцу ему сущу, прияла скипетр обширныя России, пределы коея он расширил столь славно <…>
