– Московская…
– Дур-рак!
Взвизгнули колеса, Старик подкатился ко мне и врезал костяшками пальцев мне в лоб:
– Уп-пертый! Уп-пертый щенок! – Костяшки пальцев еще два раза стукнули мне в лоб.
Больно, но я терпел. Старик – единственный человек на всем белом свете, кому я позволю еще и не такое. Потому что он имеет на это право. Уж он-то имеет…
Да и за дело опять же. Это был не первый разговор. Далеко не первый. Так что да, очень даже за дело.
Хотя я, конечно же, не согласен.
– Ты на меня волком-то не смотри, не смотри, образина конопатая! Ишь… Тоже мне, выискался, последняя надежа мира… Я тебе сказал: не лезь! Понял, нет?
Старик раздраженно крякнул, откатился от меня, сделал круг по комнате. Сказал уже спокойнее:
– Руслана помнишь?
Я вяло кивнул. Помню, но не очень хорошо. Я был слишком мал, когда в последний раз видел его. Лет тринадцать мне было. А Руслану под тридцать. Так что я его только издали и видел – здрасьте-досвиданья, и все дела…
– А Пятиглазого?
Вот Пятиглазого я помню куда лучше. С ним я часто болтал. И дело не только в том, что тогда я был уже постарше и на меня смотрели уже как на одного из равных.
У Пятиглазого тоже были предчувствия. И он им тоже доверял, как и я…
– Знаю, этого помнишь. – В голосе Старика прорезалось недовольство. – Тоже был рыжий и упертый…
И, как и я, Пятиглазый старался поменьше говорить со Стариком об этих предчувствиях, вдруг накатывающих в минуты опасности. Для Старика это все – чушь и ерунда, которую надо выбить из головы. Хотя бы и костяшками пальцев…
– Вот уж на что везунчик был, а и тот с концами. Сунулся за пределы области – и с концами. Понимаешь, нет? Тоже так кончить хочешь?
Я покачал головой.
– А зачем тогда лезешь?
Я вздохнул.
Я уже пытался объяснить ему, что не могу, как остальные: сидеть в городе и ничего не делать, утешаясь тем, что в нашем Смоленске этих чертовых сук больше нет, нет ни одной, даже самой завалященькой.
Сидеть, не высовывая носа за пределы области. Довольствуясь тем малым, что есть. Я так не могу…
– Уп-пертый… Вот ведь упертый, а… Убил?
Я вздохнул и уставился в чашку. Почувствовал, как щеки наливаются жаром:
– Нет…
Старик озадаченно крякнул. Сделал еще один круг по комнате, остановился напротив меня и выпалил:
– Рассказывай!
* * *
– Значит, не убил… – Старик потер правую бровь и вдруг усмехнулся: – Первая хорошая новость от тебя за последний месяц, Крамер.
А вот мне было не до смеха.
– Но я убил ее волка.
– Какого еще волка? – нахмурился Старик.
– Заместо пса у нее был. И теперь она меня достанет.
Старик поморщился:
– Крамер…
– Достанет, – упрямо повторил я.
А может быть, и не достанет. Но Старику об этом знать не следует, верно?
– Либо я успею достать ее, пока не всплыл волк, либо она достанет меня, – убежденно сказал я.
– Вот ведь упрямый, а! Ну как, как она тебя достанет? Ну, всплывет собака через пару дней, и что? За три дня в ее псином мозгу не останется ни одной целой клеточки. Из такой головы никто ничего не вытащит. Успокойся…
Я помотал головой.
– Прекрати, – приказал Старик. – Ну-ка взял себя в руки и прекратил этот детский сад. Некромантия, еще скажи… Выдумает, тоже мне…
Но я снова упрямо помотал головой. Стараясь не смотреть в глаза старику – актер из меня и так-то никудышный, а Старик меня знает как облупленного. Пол моей жизни у него на глазах прошли.
– Я не знаю как, – сказал я. – Но я знаю, что она меня достанет.
– Хватит, Крамер! – Старик врезал ладонью по подлокотнику. – Хватит! Да, я вижу, та девочка не просто так погулять вышла, раз так тебя приложила. До сердца, до печенок прочувствовал, что такое хороший удар паникой, да по совсем открытому, а? Но не сходи с ума. То, что ты ее так боишься, – это потому, что ты был открыт. Вот тебя и зацепило. Маскировался под зверюшку? Вот теперь и не ной, что так страшно. Зверям всегда так. Ну а все твои предположения, что она тебя достанет… Ты ведь не зверюшка, да? Вот и пытаешься рационально объяснить тот страх, что она в тебя засадила. Это понятно…
Старик вздохнул, пожал плечами:
– Тебе надо просто развеяться. Через неделю этот страх пройдет, и ты поймешь, что эта паучиха не страшнее прочих…
Я упрямо тряхнул головой, потом взял заварочный чайник и стал разливать уже остывшую заварку по чашкам. Хмуро.
– Ну нельзя нам туда лезть! – не выдержал Старик. – Нельзя! Как ты этого не поймешь!
Я поставил заварочный чайник, стал разливать кипяток. Старик всегда делает чай по старинке: крепкую заварку и кипяток отдельно, вместо того чтобы сразу делать чай.
– Думаешь, мне это нравится? – говорил Старик. – Думаешь, мне не хочется извести их всех до одной?
Я молчал. Я не собираюсь ему помогать уговаривать меня, а главное – себя. Нет, не собираюсь.
– Да пойми же ты… Нам просто повезло. Просто повезло, понимаешь? Здесь же глушь. Кому интересно тут жить? Вот у нас и водилась всякая мелочь. Мы смогли эту мелочь зачистить. Но лишь потому, что это была мелочь! Неорганизованная. Ее мы завалили. И в городе, и в округе. Но дальше… В крупных городах все совсем иначе. Там они держат масть, понимаешь?
Я упрямо молчал.
Старик в сердцах махнул на меня:
– А-а!.. Ну как тебе еще объяснить, упертому… Это здесь мы их зачищаем. А там они нас будут зачищать! Думаешь. Руслан или Пятиглазый хуже тебя были? Нельзя нам туда соваться! Нельзя эту муравьиную кучу ворошить!
Я опустил глаза:
– Тогда она меня доста…
– Ты меня не слушаешь! – Старик врезал ладонью по подлокотнику. – Хватит в облаках витать!
Он запыхтел, как паровоз, еле сдерживаясь. Потом буркнул:
– Покажи руку…
Я осторожно задрал рукав.
– Да… Хороший песик. Был… Не начинай! – Старик метнул на меня взгляд, останавливая. – Лучше скажи, вот тут боль…
– Сш-ш!
– Угу… А вот тут?
Я стиснул зубы, чтобы не взвыть.
– Ясненько… Ну что. Лучевая кость цела, локтевая цела. Уносите.
– У нее мальчишка, – сказал я.
– У них у всех мальчишки, – тут же отозвался Старик. Был готов. – Вот когда встретишь такую, которая таскает на алтарь девчонок, вот тогда другой разговор.
Вместо ответа я поднялся и – совершенно невзначай, ясное дело – побрел в кабинет.
– Крамер?..
Я услышал, как скрипнули колеса. Старик развернулся, но не поехал за мной.
Но я не оглядывался. Добрел до кабинета, в угол, куда солнечный свет не падает никогда.
– Я с кем разговариваю, зараза конопатая?! Ну-ка вернись и сядь!
– У нее книжка есть… – тихонько отозвался я. Ненавязчиво так.
– У них у сильных у всех по книжке в алтаре. И книжек этих всего две разновидности. Либо для паучихи, либо для жабы. У тебя, говоришь, паучиха была… Тебе паучихин псалтырь нужен? Могу подарить. Вон их целая полка для паучих. Различия кое-какие есть, но все больше по мелочам. В главном все одно и то же. Нужна книжка? Выбирай любую.
Я повел пальцем по стеклу, будто бы выискивая среди корешков за стеклом нужный.
– Выбрал? А теперь иди сюда, – позвал Старик.
– Здесь такой нет.
– Да сядь, когда с тобой гово… – Старик осекся. А когда заговорил, был он уже в дверях кабинета и говорил совершенно другим тоном: – Что? Как ты сказал?..
Это был третий Старик. Старик-Навостривший-Уши. Кто бы мог подумать, что в этом плечистом великане, который когда-то был металлургом, вдруг проснется такая любовь к старинным фолиантам?
Впрочем, это ведь особенные фолианты…
– Какая книжка, ты говоришь? – Голос Старика стал мягким-мягким, почти заискивающим.
– Да так, раскладушка какая-то старинная, потертая вся…
– Какая книжка?! – Старик снова набрал обороты. Заскрипели колеса. Он подкатился ко мне. – Не тяни кота за яйца, сволочь конопатая! Какая книжка?
– Да я же в этих рунах ни черта не понимаю… А обложки такой здесь даже близко нет… – сказал я с самым невинным видом. Даже плечами пожал для убедительности.
– Ах ты, зараза рыжая…
Старик дернулся ко мне, выбросив руку, но я ждал этого и увернулся. Легко отскочил в сторону.
Но Старик за мной не погнался.
– Крамер!
Я перестал придуриваться. Все, теперь можно.
Когда Старик зовет меня по фамилии – это серьезно. Значит, заглотил наживку.
С какого-то момента эти книги стали для него большим, чем просто старая рухлядь. Много больше. Иногда мне даже кажется, что теперь они значат для него больше, чем я, Виктор или Гош. Больше, чем все мы вместе взятые.
Но не мне его осуждать. У меня есть руки, у меня есть ноги. У меня есть молодость и здоровье. Я не прикован навечно к инвалидному креслу, не заперт в одном доме с сумасшедшей паучихой…
– У нее особенная обложка, – сказал я.
– Что за особенная?
– Ну… – Я повернулся к полкам. – Похожа на эта, но…
– Что значит – похожа на эти?! – рявкнул Старик. – На какую именно похожа? На паучью? Или на жабью? Видишь же, два совершенно разных узора!
