Библейская сцена… нет, кораническая… священнослужители, кучи камней, восклицания, странные деревья, отбрасывающие уродливые тени, пыль, летящие камни, падающие мимо. Все это было древним, но новым. Последующая проповедь звучала из колонок. Он выгнал птицу и прислушался. Поперек площади протянули колючую проволоку, пулемет на одном из «ленд-крузеров» направили на толпу. Казнь писали на камеру, чтобы выложить в интернете. Видео загрузили в телефон и заставили его посмотреть. Ни ускорение, ни замедленная съемка, ни монтаж – ничто не могло это исправить. Такую несправедливость невозможно исправить. Если поставить видео на паузу, камни не замрут в воздухе. Если выключить звук, крики не затихнут.
* * *
Когда людей в порту накормили, он пошел обратно через площадь вместе с боевиками. Луна шла на убыль, и было темно. Яма все еще была там, на нее указал один из боевиков. Ее засыпали более темной землей. Как оспина на лице.
* * *
Однажды он упал в обморок и увидел Юсуфа аль-Афгани, стоящего на дне вади в сомалийской пустыне. Над ним бежали облака. Руки Юсуфа были по локоть погружены в кувшин со спермацетом. Потом он вдруг оказался на палубе корабля, капитаном, пиратом, корабль не двигался, паруса повисли, надвигался тропический шторм, воздух будто загустел. А потом корабль исчез, утонул, а Юсуф стоял под пальмой и снова опускал черные руки в спермацет. Они должны остаться в белом кувшине, они не могут исчезнуть, но откуда узнать это наверняка? Что делает Юсуф? Не хочет ли он помазать себя спермацетовым маслом, как при коронации, или просто засунуть белую массу в рот и сожрать, как телячьи мозги? Он смотрел и вспоминал другую картинку – раненого ангела финского художника Хуго Симберга, ангела, которого несут двое мальчишек. Он видел эту картину очень-очень давно, летом в Хельсинки, и она навсегда изменила его видение мира.
Все как-то плыло. Он видел Джона Мора, проглоченного кашалотом у берегов Патагонии, и Юсуфа, погрузившего руки в спермацет, и симбергского ангела и не видел никакой связи, разве что белизна окон в клинике, кувшина, капитана Мора, вырезанного раздельщиками из желудка кита, белизна повязки ангела и раны под ней; а лицо мальчика на картине, смотревшего на зрителя, могло быть его собственным лицом.
* * *
На следующее утро она пошла на пляж одна. Он остался спать в ее постели – их постели? – а она почувствовала, что ей необходимо ощутить ветер, увидеть Атлантику, вспомнить ее дыхание, наступление воды, сдерживаемое землей. Было холоднее, чем вчера, а ветер дул в спину и чуть ли не приподнимал ее над землей.
Белел маяк с двумя полосами, рыжей и черной. Он стоял на краю прибоя, на высокой стороне рифа. Трещины рифа населяли насекомые и моллюски, а его отвесные стенки, украшенные блестящими водорослями, напоминали ладонь руки, простертой из Франции и сдерживающей шторма. Дверь маяка располагалась высоко над рифом, и к ней вили липкие ступеньки. Свет часто терялся в тумане. Как его построили? Сначала возвели железный цилиндр на деревянных сваях. Работали там только в хорошую погоду, а в бурю или просто по ночам прятались в мрачной сырости цилиндра, играли на аккордеоне и распевали песни. Через несколько лет рабочие вставили стекла и погребли обратно на сушу, оставив сигнальный огонь освещать залив.
Она видела в море зазубренные скалы, на которых осталось столько судов. Моряки, боявшиеся утонуть так близко от суши, искали хотя бы акр голой земли, поросшей дроком, вереском, чем угодно.
Грязные рыхлые волны опадали, не доходя до маяка. Серферы не рисковали туда соваться. Она знала, насколько там глубоко, она знала строгий язык цифр и локатора. Она видела глубины у берегов Франции, и поэтому пляж под ногами казался ей краем обрыва.
Когда она повернула обратно к отелю, ветер чуть не сбил ее с ног. Примерно как в Шотландии, где она в юности каталась на лыжах, – ветер там был такой, что даже вниз по крутому склону она еле двигалась с места.
* * *
Самый длинный полет мяча для гольфа зафиксирован на Луне. А вот в бездну Челленджера людям еще предстоит вернуться. В общем, людям проще вырваться наружу, чем исследовать глубины. Ветер, который тащит тебя вперед, как кайт, уронит тебя, если развернуться к нему лицом. Подумайте, как увеличивается площадь поверхности воздушного шара, когда туда попадает воздух. Стремясь наружу, мы создаем новые фронтиры, которые еще придется заселить. А вот, если выпустить воздух из шара, он становится маленьким и сморщенным.
Много миллионов лет назад мы жили в океане. Выйдя на поверхность, мы вынуждены были жить в двух измерениях вместо трех. Поначалу это было больно. Ни вверх ни вниз. Мы научились двигаться вперед – поначалу без ног, потом с ними, все быстрее, и быстрее, и быстрее. Отсутствие третьего измерения – одна из причин, почему нас так тянет подняться в воздух. Сторонники второго варианта говорят, что на поверхности хемосинтетическая жизнь из глубин океана должна развиться в фотосинтетическую. Поднявшись из вечной ночи, мы не можем остановиться в своем стремлении к свету. Мы – бабочки, летящие к солнцу и звездам, уходящие от тьмы. Таков инстинкт. Но наше сознание при этом манит неизвестность. Мы хотим знать, что происходит за лесом, как выглядит соседняя долина и еще одна, дальше. Мы хотим знать, что находится в небе и за небом. Нас тянет к этому с начала времен, но наше любопытство не распространяется на океан. Мы забыли, сколько в мире темноты, и пребывание на пляже стало синонимом счастья. Мы знаем о прибоях, потому что они затрагивают края наших земель, наполняют устья рек и рыболовные сети, но связь с океаном мы давно утратили. Если это в принципе можно описать, то как могилу или укрытие убежище. Даже Теннисону понадобился кракен, который питается во сне громадными червями океана, пока огонь последний бездны моря не раскалит дыханьем. «Моби Дик» – величайший роман американской литературы, посвященный морю. В нем ничего не говорится об океане. Только в самом конце, когда «Пекод» затягивает в водоворот, и саван волн накрывает его и успокаивается, и волны катятся, как и пять тысяч лет назад, появляется какое-то ощущение глубины. Возможно, вы читали «Двадцать тысяч лье под водой». Расстояние, вынесенное в заглавие, описывает путь вперед, а не в глубину. Если вы читали роман в детстве, то для вас это приключенческая история. Если в более взрослом возрасте, вас, должно быть, заинтересовала судьба капитана Немо, индийца, озлобленного восстанием сипаев. В любом случае, никакой океанографии в этой книге нет. Немо ведет «Наутилус» в глубину, но у Жюля Верна глубина становится гостеприимной! Ни веса воды, ни страшного давления, ни вечной ночи. Когда капитан Немо показывает профессору Ароннаксу затонувшую Атлантиду, автор предлагает читателю представить поросший лесом склон в немецких горах Гарц, только под водой.
Атомная подводная лодка – это машина для убийства, способная уничтожить мир, но она не перестает быть хрупкой. Нарушая ограничение глубины, она почти взрывается. В шестьдесят третьем году американская субмарина «Трешер» погибла, и ее останки разбросало на площади в несколько километров. Технологии создания глубоководных аппаратов, ныряющих вниз, ни в какое сравнение не идут с технологиями создания подводных лодок, двигающихся ниже поверхности моря. Это потому, что наш мир интересует в первую очередь сила, и только во вторую – знание.
Неудивительно, что основными технологическими прорывами постройка глубоководных аппаратов обязана секретным военным проектам. Военно-морской флот США создал собственные глубоководные аппараты, чтобы искать фрагменты затонувших советских субмарин и помогать своим собственным лодкам. Советская ракета, найденная под водой, стоит долгих лет шпионажа на суше. Один из таких аппаратов, работавших в Охотском море, назывался «Дип Вью». Потом появился NR-1. Он работал на маленьком ядерном реакторе и мог оставаться под водой неделями. Директор программы разработки ядерных силовых установок для ВМС ввел в его команду двух ученых и десять моряков. Именно NR-1 поднял золотой секстан, оставшийся от советской субмарины, с помощью которого штурман по звездам вычислял местоположение.
Бездна Челленджера в Марианской впадине названа в честь корвета королевского флота «Челленджер», который участвовал в первой океанографической экспедиции 1872—75 годов. Задачей «Челленджера» был промер глубины дальних морей и траление с целью поиска новых видов. Это была утомительная и скучная работа, но в ходе экспедиции открыли десять тысяч новых видов. Иногда из сетей доставали сотню никогда не виданных прежде созданий, а потом долгие дни не встречалось ничего, кроме самых обычных рыб и китовых костей да металлических осколков. Теперь мы знаем, что ил, каждый раз заполнявший сеть, не содержал в себе ничего необычного, но тогда ученые верили, что это что-то невероятное. По крайней мере не китовьи сопли. Это было все, что осталось от миллионов изящных асцидий, сальпы и медуз, чьи прозрачные тела расплылись на воздухе. А ведь они были куда интереснее уже найденных животных.
