Они присылали нам фотографии с видами на океан, мы удивлялись качеству этой люби-
тельской цветной фотосъемки. («Кодак» в России был еще не известен).
Алексей рассказывал, что жизнь в Америке не такая уж простая. Русские эмигранты
трех волн держатся друг от друга особняком; у семьи Коротюковых больше друзей среди
американцев, чем среди русских. Ощущение ненужности, одиночества. Писатели не коти-
руются - американцам достаточно Солженицына.
Разговор переключался на детей. Мы рассказали о гибели Глеба. У Алексея и его же-
ны Ирины - своя боль, сын Тимоша. Рядом - Голливуд, зараза наркомании…
Мы поделились печалью - невозможно издать книгу Глеба. И тут Алексей сделал
нам роскошный подарок: прислал заверенные по международным стандартам права на из-
дание своего романа «Нелегко быть русским шпионом» сроком на три года (по замыслу,
гонорар от публикации должен был получить Михаил и на него издать Глеба). Думается, у
Алеши была тайная мысль: он хотел видеть опубликованным свой труд на родине.
Мы приложили титанические усилия - не ради гонорара, ради Алеши. Я перепеча-
тала роман на машинке, чтобы можно было давать на прочтение без риска утерять един-
ственный оригинал. По рекомендации ездила с рукописью в Самару. Потом появилась
77
возможность делать ксерокопии, мы рассылали их по журналам. Но журналы закрыва-
лись, отовсюду - отказ.
Алексей обещал рекомендовать стихи Миши в «Континент» и еще куда-то... Возмо-
жно, действительно что-то было напечатано. Однажды Мише в письме из Киева прислали
десять долларов. За что, мы так и не узнали, но купюру долго хранили «на счастье». Пи-
сьмо прислала знакомая нашего американского друга, которая была в Монтерее, встреча-
лась с Алексеем, он дал ей наш адрес.
Переписка с семьей Коротюковых прекратилась так же неожиданно, как и началась.
Это были самые тяжелые годы развала бывшей страны. Мы разыскивали Алешу, как мо-
гли, еще несколько лет. Полагая, что почта не ходит через океан, просили бросить письмо
в почтовый ящик США людей, которые уезжали туда. Но он больше не отозвался. Не по-
могли и друзья из Интернета…
Не мог он исчезнуть вот так, внезапно. Нет, наверное, в живых нашего Алеши... А
книга стоит на книжной полке, на титульном листе надпись:
«Михаилу Николаевичу Сопину, чья боль - моя боль. Алексей Коротюков.»
* * *
Престижные квартиры, развалюхи,
Невольные и вольные рабы,
Апостолы, герои, воры, шлюхи,
Все из нее – из классовой борьбы.
Я понял: эта страшная борьба
Плодит в душе чуму, разбой, усталость.
Взглянул в себя – там больше нет раба,
Но человека тоже не осталось...
* * *
Не знал я одежды
Достойнее лагерной робы,
И света не ведал
Светлей, чем в барачной клети.
У гроба, Россия,
Дай снять арестантскую робу.
Дай в саване вольным
Во имя твое отойти.
* * *
Много сказано – прошлого ради.
Я уверен: ему же вослед
Мы расскажем о нынешней правде,
Может быть, через семьдесят лет.
Годы бедствий уйдут вместе с нами
В край распятой любви матерей.
Наши вопли останутся снами
Ледовитых бездонных морей.
Не слыхать автоматного воя.
А в небесной осенней дали
В первый раз, погляди, без конвоя
Над отчизной летят журавли...
78
ГРЯДУЩЕЕ - КЛИНОМ
Еще в Перми Миша написал стихотворение, которое было прочитано моей подругой:
И путь мой не длинный.
И плоть моя - глина.
И слезы - озера.
Грядущее - клином.
Прошедшее - ливни
По пеплу разора...
Подруга сказала:
- Этот тот случай, когда мастерство играет против автора, потому что он пишет не от
жизни. Вот если бы это сочинил какой-нибудь автор из Латинской Америки, можно было
бы признать гениальным.
Подруга жила лакированной обложкой советского образца и не думала о том, что мы
как раз и есть Латинская Америка, только... хуже. Через несколько лет она положит парт-
билет на стол со словами:
- Никакой вины за то, что творилось в стране, у меня быть не может. Я этого не зна-
ла.
Михаил видит гораздо больше, потому что смотрит снизу вверх, а вся нелепая обще-
ственная громада на него давит. Он уже давно убеждает меня, что из тюрьмы вообще вид-
но лучше. Именно поэтому считает, что пребывание в тюрьме для осознания обществен-
ных истин для него было необходимо: «Там сгусток общественного неблагополучия. Сле-
пок нелепостей». Только вот... многовато - пятнадцать лет.
Много лет спустя он посвятит мне стихотворение:
Пора - к исходу все, к исходу -
Уму и сердцу моему
В твою тюремную свободу,
В мою свободную тюрьму...
Мне это покажется почти обидным:
- Почему это моя свобода - тюремная?
- Потому что ты тоже в зоне, только оградка подальше и вышек не видно.
И он был прав. Человек должен распрямляться и становиться свободным изнутри. И
уже в тюрьме Миша был духовно гораздо свободнее, чем я, идеологизированно воспитан-
ная.
Понять, что творится в мире, со скованными руками можно. Только вот некому. На-
род-то там... темноватый, не пробужденный. А с другой стороны - лучше и не будить, зве-
ря дикого узришь. А потому
И хлопала
Большая
Малой зоне,
Чтоб мелодичней лился
Звон оков.
Многие стихи (начиная с конца семидесятых годов) раздражают, по меркам того
времени кажутся почти оскорбительными. (Сопин вообще в течение всей последующей
поэтической биографии будет раздражать, хотя по жизни - полная противоположность).
79
Не убежать, не защититься мне
От вечного заката на окне,
От алчности персон и персонажей,
От дотов, камер,
Моргов и светлиц,
От модных тканей,
Вытканных из сажи,
От маринада чувств,
От грима лиц,
От модных морд
И от безликих мод,
Отравленных лесов, полей и вод,
От униформ,
От вечных норм на корм,
От нюхающих газ слезоточивый,
От братьев пьющих,
От неизлечимо
И беспробудно трезвых
Дураков.
Эти стихи, конечно, никто и не думает печатать, а «на кухне» говорят:
- Миша, ну откуда ты все берешь? Смотри на жизнь светлее!
Комментаторам и в голову не приходит, что здесь налицо последующая история
страны в свернутом виде. Обратимся к сегодняшнему дню. «Алчность персон и персо-
нажей?» - кто же с этим нынче спорит! Доты, камеры и морги... к сожалению, их больше
чем достаточно.
«Нюхающие газ слезоточивый» - нет, уже не газ - похлеще. Вот насчет норм на корм
и тканей из сажи - пожалуй, в начале девяностых пошли изменения в лучшую сторону, за-
граница помогла.
Просто удивительно, как поэт постоянно опережает время. Помню, я возмутились
строчками «Враги давно друзьями стали и нам на нищенство дают...»: «Друзьями, может, и стали, но что дают на нищенство - это уж слишком». А пару лет спустя Россия стала по-
лучать гуманитарную помощь от Германии.
В конце восьмидесятых годов группа вологодских писателей выступала в Череповце.
Преподавательница профтехучилища чуть не за грудки схватила Михаила после прочи-
танные перед ребятами строк:
Вы куда разбрелись,
Исторически нищие мальчики,
