ситуацию, решил, что нести ничего не надо. Видимо, у журнала в то время уже были дру-
гие ориентиры.
- Не все в моей власти. Но огорчаться не надо, - говорил Кожинов.
Имена не назывались, но полагаем, речь шла о тех, кто вырос на кожиновском авто-
ритете и после смерти сделал его своим знаменем. «Приспело время мародеру по душу
смертную мою» - похоже, Кожинов применял эти строчки и к себе...
Крупная и неоднозначная это была фигура - Вадим Кожинов. Миша попытался
сформулировать свое впечатление:
- Чем дальше он отходил от работы, достойной масштаба его личности, тем больше
поворачивался лицом к одиночеству.
Безусловно правильной Михаил считал позицию критика «не замечать» в поэзии то,
что ему не близко. Но если заметит «искорку», будет с этим человеком работать.
92
Эту позицию Сопин перенял, когда ему выпало недолгое счастье общаться с моло-
дыми авторами в Интернете:
- Критика должна быть сестрой милосердия у постели тяжело больной поэзии.
Готовя эту публикацию, я достала две подборки из «Нашего современника», за 1990
и 1992 год, и сначала хотела их объединить. Но вдруг поняла: не складывается! Слишком
много в жизни общества произошло за эти два года. Изменилась и поэтическая интонация
Михаила Сопина. Она стала жестче, живописность строф все более сменялась
графичностью. Почти уходила присущая ему в ранний период распевность, а если и появ-
лялась - скорее как скоморошничество. Вместо лирической эйфории: «Без конвоя летят
журавли...» - «Исход мой ясен. Враг дал деру. Приспело время мародеру...»
Публикация 1992 года в журнале «Наш современник» была последней. Больше в це-
нтральной прессе муж не печатался.
Из подборки, опубликованной в журнале «Наш современник» в1992 году.
* * *
Моим родимым – Леночке с Вадимом
Бой глуше. Дальше. Стороной.
Я обречен державной кликой
Беззвучно плакать
Над страной
В период гласности великой.
Чем больше павших и калечных,
Тем громче слава о войне.
И страшно то,
Что страх во мне
Истлел.
Испеплился.
Навечно.
К тому и шли, мечту веков
Осуществив впервые в мире!
Дым разнесло, в державном тире –
Ни белых, ни большевиков.
Кто устремился к грабежу,
Кто – к ностальгии о тиране.
Прижав ладонь к тяжелой ране,
Один на бруствере лежу.
Мне, отшагавшему в строю,
Сценарий ясен:
Враг дал деру.
Приспело время мародеру –
По душу смертную мою.
* * *
Нечем думать.
И веровать нечем.
Пролетарии, проданный класс,
Новый век,
Опускаясь на плечи,
Индевеет от вымерзших нас!
К небу,
93
В землю –
Землистые лица.
Церковь в куреве снежном,
Как челн.
Вздеты руки –
Крушить ли, молиться?
Но кого?
Но кому?
Но о чем?..
* * *
Стой...
Че-ло-век...
Застыл я, не дыша.
Ржавь проволоки,
Пихты да березы.
Я камень сдвинул,
А под ним – душа.
Прильнул к травинкам –
Зазвенели слезы.
* * *
Иду по закатному полю.
Приучен к побоям, к ярму.
Меняю напасть на недолю.
Свет –
На пустословную тьму.
Эмблему, кокарду, одежду...
Столетьями так.
Почему
Меняем ханжу на невежду?
Не учит нас мир ничему:
Россия. Снега. Занавески.
Безлюдна дорога. Пуста.
Но гордо мычат
По-советски
Зашитые болью уста.
ОБЩЕСТВО
Приливы да отливы,
Как утлое тряпье,
Смывают торопливо
Сошествие твое.
Грай воронов о благе.
Ветр созиданья сед.
И на багряном флаге
Слезы горячей след.
Фатальная картина?
Духовный недород?
Шамана на кретина
Меняешь ты, народ.
94
* * *
...Но в сердце смертном
Три колодца
Материковой глубины:
Былое - без конца и края,
Грядущее - без берегов,
И нынешнее - где сгораю
От брани братьев и врагов.
* * *
Опять лютует боль в груди.
Глаза не видят строк.
Шепчу себе:
Не уходи,
Еще не кончен срок.
Пока ворочается мысль –
Усталость не беда!
Присядь,
«С вещами» соберись,
Как в давние года...
Тревожно в нашем шапито –
Последний ли скандал?
Но не суди
Рабов за то,
Чего им Бог
Не дал.
* * *
Гляди, душа,
В снежинках млечных лица.
Они во сне
Врачуют сны людей:
Богатым – рай,
Голодным – пища снится,
Толпе – волхвы,
Ущербным – блуд идей.
Такие мысли
Над страницей белой...
Пока пуста –
Ни света в ней, ни тьмы.
Клясть нечто и бранить –
Пустое дело.
Все в нас самих.
Россия – это мы.
95
![]()
СУЖДЕНО ЛИ НАМ ВЫЙТИ ИЗ КРУГА?
В 1990 году Вологда бурлила, как и
вся страна. Возникали и рушились
политические партии, по почтовым
ящикам раскидывали листовки,
происходили перезахоронения жертв
политических репрессий. Люди
митинговали в скверах и на
площадях. На Кремлевской площади
предложили выступить вологодским
писателям. Миша тогда еще не был
членом Союза писателей, но хорошо
читал, и его охотно при-глашали для
публичных выступлений.
До сих пор эти выступления обычно были для него малоинтересными: «обязаловка» в
школе, случайная публика в библиотеке... (Как юмористически оценивали такую деятель-
ность сами члены Союза - «отптичковались»). А Михаил жаждал общения с массами, хо-
тел видеть полный зал военных, молодежи. Наибольшее удовлетворение принесло высту-
пление в вологодской мужской тюрьме (по приглашению политотдела). Сразу установил-
ся контакт с аудиторией, довольным осталось и начальство. Михаил знал, что говорить.
И вот ему впервые предстоит читать перед сотнями слушателей на площади. Мы ре-
шили выбрать коротенькое - выступающих много, Михаила явно выпустят в конце, когда
публика уже устанет. Нашли три-четыре «забойных» стихотворения. Наконец, муж оста-
новился на единственном, в десять строк.
Площадь есть площадь. Кто-то, придвинувшись, слушает, в задних рядах движение,
переговариваются, жуют. Среди публики, как положено, заместитель первого секретаря
обкома КПСС по идеологии.
Все настроены благожелательно, выступающие оправдывают ожидания, им хлопа-
ют. Звучат стихи о любви к Родине, к природе в традициях Николая Рубцова. И вот наста-
ет очередь Михаила. Он берет в руки микрофон и читает медленно, чеканно:
МОЛИТВА
Спасибо, Господи, ты спас
Меня от раболепья масс,
От гостеррора - зверств людских,
От государственной тоски,
Пророчащих нетопырей,
Отцеубийц,
От лагерей,
От бомб, от пуль,
От века спазм -
От голосующих за казнь,
От вьюг, что в сердце мне мели -
Гослжи,
Госпьянки,
Госпетли.
96
По многолетнему партийному опыту, по неуловимому «дуновению» среди слушате-
