— Это просто бред! — захохотал троюродный брат, говоря уже о водопроводе.— Сюда дотянули — и привет.
Он имел в виду школу.
— Мало того что он влетел в копеечку, так теперь правые из «Хёйре» выступают против — по ходу дела муниципалитет экспроприировал частные земли.
— Центристы тоже против,— добавил один из рыбаков, член муниципального совета.— Крестьяне жалуются, что водники развалили всю дренажную систему.
— Что там написано на будке? — спросил Юн, толкнув своего родственника в бок. Буквы вызывали у него тревогу.
Рыбак наклонился и протер окно перед собой.
— Ничего не видно. Наверняка детишки баловались какими-нибудь гадостями.
— А про Лизу там ничего нет?
— Какую Лизу? Вроде нет.
Он вернулся к разговору о чистой воде: теперь из-за нее, если верить газете и местному радио, остров сидит без гроша, зато проблем полно. Речь шла уже о том, чтобы мэру ехать в столицу, выпрашивать денег по министерским кабинетам.
Юн не находил себе места.
— Посмотри, это Элизабет? — спросил он боязливо, уже в полуобморочном состоянии.
— Ну и дела,— продолжал троюродный брат, снова приникая к стеклу.— Да, она. А ты разве не видишь? Юн, что с тобой?! Тебе плохо?
Плохо? Так же ужасно он чувствовал себя, когда увидел темное пятно под лодкой водолазов и когда в архиве редакции внезапно понял, что ему нельзя полагаться на свое зрение.
Он схватил пакеты с едой и гвоздями — ему оставалось еще приколотить поперечную балку к стене — и покинул компанию.
Сестра бросилась к нему навстречу, взяла его за руку, вид у нее был счастливый и довольный. В таком настроении она раньше встречала Юна, целым и невредимым возвращавшегося с моря.
— Пошли домой,— быстро заговорила она.— Мне нужно тебе кое-что рассказать. Ханс разводится. Как тебе эта новость?
Этот разговор был совершенно некстати. Юн глядел на огромные буквы — нет, они ему не пригрезились.
— Он уже не в первый раз так говорит,— продолжала она.— Наверно, нельзя на это полагаться… но… мне так хочется помечтать — понимаешь?
— Нет.
— Господи, подумать только, чтобы человек мог так зациклиться на мужике. Каких-то десять лет назад я о них вообще не думала, этого добра кругом хватало… Меня занимала политика, хотелось получить образование, я строила планы, что буду делать после университета, а теперь целиком завишу… Юн, ну послушай!
— Я слушаю.
— Я перестала бы наконец брюзжать и киснуть, и мы зажили бы как все нормальные люди. Но все упирается в тебя. Помнишь, после маминой смерти. Мы остались одни, и ты был еще совсем несмышленыш, но меня как корежило, я не могла тебя видеть. Помнишь, я притворилась, что не заметила, как ты свалился в колодец.
Они поравнялись со школьным автобусом, к нему гурьбой бежали ребята. Элизабет улыбнулась и замахала им.— Грустно их бросать, конечно. Я считаю их почти своими. Наверняка я сильнее привязана к острову, чем мне кажется. Ах, Юн, надеюсь, тебе никогда не придется пережить такого — знать, что люди тебя предают, и все равно доверять им, потому что ты не можешь иначе… Это ужасно.
Юн прочитал вслух надпись на стене, что Лизы нет в живых.
«Буквы зеленые»,— мысленно удивился он.
— Кошмар, правда? — сказала Элизабет.— Мы обсуждали это сегодня на педсовете. Надеюсь, не твоих рук дело? Ты в последнее время постоянно Лизу вспоминаешь.
— Нет.
— Я тоже так подумала. Сначала хотели в полицию заявить, но потом решили смыть все потихоньку, и дело с концом. Стоит из такой истории раздуть шум, тебе же боком и выйдет.
Их окружили малыши, чтобы вместе идти домой, и маленькая девочка взяла Элизабет за руку и начала полный драматизма рассказ о скакалках.
Юн замер на месте в полном отчаянии. Сунул сестре пакеты, сказал, что догонит ее, кинулся в телефонную будку и набрал номер конторы ленсмана. Никто не отвечал. И пока он слушал гудки на другом конце провода, Элизабет со своими спутниками шла по отражению букв на дороге. Юна дважды вырвало.
Через некоторое время он снова набрал тот же номер — бесполезно. Набрал другой. Наконец ленсман поднял трубку.
— Заккариассен подал на меня заявление еще раз? — спросил Юн, задыхаясь.
Ленсман с трудом сообразил, о чем речь. Юн звонил ему домой и, видимо, оторвал от ужина.
— Нет,— сказал он, помолчав.— А почему? Ты снова у него был?
— Не был.
— Понятно. Зачем тогда звонишь?
Этого Юн и сам не знал. Он мог только повторить свой вопрос. Ленсман тяжело вздохнул.
— Он забрал свое заявление. Ты об этом хотел меня спросить?
— Э-э… да.
— Без объяснения причин. Ты ему не угрожал?
— Нет.
— Очень надеюсь. Юн, не нравится мне, что ты не хочешь говорить со мной начистоту.
— Я говорю начистоту.
— Тогда что все это значит?
Юн снова почувствовал себя кругом виноватым.
— А стены в школе ты испоганил?
— Нет.
— Послушай меня, Юн. Я не знаю, преследовал ты старика или нет, теперь это не важно, он забрал свое заявление. Но я прошу тебя: пойди сейчас домой и поговори с Элизабет обо всем, что тебя мучает. Она догадывается, что ты затеваешь.
Он пошел не домой, а по главной дороге на север, прочь из деревни, подальше от людей. Комья земли на полях, стоящих под паром, напоминали мотки колючей проволоки. На раскисших лугах лежали еще не поднятые темно-серые вешала для сена. Теленок стоял на снежном островке и мычал. Тут и там ржавели остовы машин. Жизнь не должна быть такой. Сил его больше не было.
Он сошел с дороги и зашагал через поля, описал дугу в южном направлении и оказался у приемной врача. Тот уже снял халат и собирался домой.
— Я плохо вижу,— выдохнул Юн, ловя ртом воздух.
— Плохо видишь?
Но врач не засмеялся. Юн не ипохондрик, у него нет привычки заходить к врачу «просто так». Те несколько раз, что он был здесь, его всегда приводили насильно.
— Прошу в кабинет,— сказал доктор.
Юн начал рассказ с утреннего происшествия. Он выходил с родственником в море искать снасти, но был как слепой, ничего не видел буквально под носом, все Франк высмотрел. Правда, они почти ничего и не нашли.
— Наверно, он лучше знал, где искать? — предположил доктор.
Юн не отрицал этого.
Он стоял у черты и читал буквы в таблице на противоположной стене и видел все: и одним глазом, и вторым, и двумя вместе, даже «w» и «z» на нижней строчке. Они с врачом снова вернулись за стол.
— А вообще как ты себя чувствуешь? Мигрени по-прежнему мучают?
— Нет. Очень редко.
— Ночью спишь? –Да.
— Лекарства свои пьешь?
Юн заерзал на стуле. В этом кабинете за его жизнь сменилось много докторов, к лекарствам все они относились по-разному, и он не мог сразу сообразить, какой ответ устроит нынешнего.
— Э-э… нет,— наудачу произнес он.
— Ну и как, нормально? –Да…
— Отлично. У нас тут есть некоторые чуть ли не с лекарственной зависимостью… Итак, Юн, что ты хотел мне рассказать? Говори.
Юн шел не на исповедь, просто хотел проверить, все ли в порядке со зрением, но зачем упускать такой шанс?
— Я забываю.
— Что?
События последних двух лет. Детство, юность, работу на стройке и в море он помнит во всех подробностях: пейзажи, лица, погода. Но то, что происходило в последних два года, буквально выпало из памяти, а теперь иногда — Юн это не контролирует — всплывает в ней, но фрагменты склеены неправильно, на эти воспоминания нельзя полагаться.
— Симптомы шока,— сказал доктор и пожал плечами.— Наверно, ты пережил горе два года назад?
Юн не мог придумать ничего, кроме бегства Лизы в Копенгаген и ее отъезда с острова, но вслух не сказал.
— Тут в карте написано, что мой предшественник поставил тебе диагноз «депрессия» и хотел направить к специалисту, но, как я понимаю, ты отказался.
Юн кивнул.
— Мы уезжаем,— сказал он.
— Вот как… Тебя это огорчает? –Да. И…
— Говори, говори. Я здесь именно для этого.
— Элизабет не хочет брать меня с собой.
— Вот придумал! Конечно же она хочет.
— Возможно, но я там лишний.
— Все время от времени оказываются лишними, поверь мне. Но я не допускаю и мысли, что она не хочет…
— Она замуж выходит.
— Так. А он тебе не нравится?
— Нет.
— И эта неприязнь взаимна? –Да.
— Тоже довольно обычная история. Тебя это угнетает? Нет, он действительно пришел убедиться, что здоров. Доктор назвал Юна приятным исключением из правил.
Ему обычно досаждают люди, твердо знающие, чем именно и насколько серьезно они больны и какие лекарства им надо выписать.
— Можно, конечно, провести полное обследование, но, честно говоря…
Юн ушел.
Элизабет весь вечер была задумчива, ее мучили запоздалые сомнения. Сама заварила кашу, говорила она, а теперь боюсь, как все пойдет, если Ханс вопреки ожиданиям все-таки разведется.
