И это не случайно. Со времен Октавиана Августа правителей Древнего Рима, отныне осуществлявших заодно и верховное командование над войском, называли «императорами», ибо даже если они не участвовали непосредственно в очередном завоевательном походе, от их имени делались все стратегические распоряжения. Победитель, уподобленный верховному божеству, поскольку облачался в вышитую золотом пурпурную тогу, снимаемую со статуи Юпитера Капитолийского, через арку триумфальных ворот въезжал под звуки музыки кифаристов и трубачей в свою столицу на колеснице, запряженной четверкой белых коней, а подчас и боевыми слонами. В левой руке могущественный властитель Рима держал пальмовую ветвь, а в деснице крепко сжимал жезл слоновой кости, увенчанный золотым орлом с широко распахнутыми крыльями и молнией в когтях. Голову триумфатора украшал ставший непременным для императора, сплетенный из лавровых ветвей венок, дополненный на затылке лентами, многократно увеличивавшими почет отличия. Но этого мало. Примостившийся сбоку на колеснице государственный раб, символизировавший летящую над героем богиню победы Викторию, держал над императором-полководцем тяжелый золотой лавровый венец[113]. Потому-то Наполеон Бонапарт, присвоивший себе заимствованный из Древнего Рима титул Императора, буквально означавший «властитель», на церемонии интронизации возложил драгоценную, сверкающую многочисленными самоцветами корону на свою голову поверх золотого лаврового венка.
Ж.-О.-Д. Энгр. Наполеон на императорском троне. 1806 г.
А благодарная Пруссия на древнеримский манер приветствовала своего избавителя Александра I. Мало того, что русский монарх поражал всех друзей и врагов, поскольку появлялся в любую погоду лишь в щегольском мундире, да к тому же почти не покидал седла. Глава и душа антинаполеоновской коалиции всегда казался неутомимым и спокойным, хотя точностью своих распоряжений удивлял профессиональных стратегов, да и в самые критические минуты боя поражал своим бесстрашием и способностью шутить, когда кругом разрывались гранаты.
Такому полководцу, конечно же, приличествовал триумфальный императорский лавровый венец, да не простой, а золотой, с листочками, выточенными из гелиотропа – темно-зеленого полупрозрачного камня с красными вкраплениями, и оттого казалось, что лавры обрызганы капельками крови, пролитой в жарких сражениях. Каждый листочек золотом надписи напоминал о незабываемых датах таких блестящих викторий, как битвы при Лейпциге, Дрездене, Кульме, Париже и в других, ставших легендарными, местах, что привело к окончательной победе над врагом. Однако при этом многие храбрецы отдали свои жизни, чтобы за пределами Родины спасти жителей соседних государств от ига французских завоевателей, и поэтому на бантике золотой ленточки, скрепляющей обе лавровые веточки, выгравировано: «Любовь и благодарность героям России» («Russlands Helden Liebe und Dankbarkeit»). (См. цвет. илл. 14.)
Надпись «Alexander I Europas Befreier» на оправе окруженного «сиянием» золотых лучей, великолепно ограненного кристалла бесцветного и совершенно прозрачного горного хрусталя, а также изображение Всевидящего Ока в треугольнике – эмблемы Троицы и божественной вездесущей силы на этом «камне власти», предназначенном ослепительно сверкать над челом Александра I, вместе означали: само Провидение избрало русского помазанника Божия «Освободителем Европы». Да и «ягодки» лавра на обеих веточках триумфального венка отнюдь не случайно вырезаны из золотистого топаза, символизирующего не только верность, мудрость, благородство, великодушие, готовность прийти на помощь, но и полноту счастья[114].
При памятном парижском торжественном богослужении использовалась и пара массивных, хотя и кажущихся весьма изящными, выносных подсвечников из накладного серебра работы французских мастеров 1810-х годов. После сборки воедино отдельных как отлитых, так и прессованных деталей каждый из этих светильников-треножников достигал почти метровой высоты[115].
Присутствие в православном храме священных предметов, исполненных иноверцами, было неудивительно. Ведь еще августейший отец Александра Павловича, ставший гроссмейстером престижнейшего католического Мальтийского ордена, мечтал о единении Христианской Церкви.
И теперь, находясь в капитулировавшей столице Франции, его преемник на русском троне решил достойно возблагодарить Всевышнего. Лучшим даром небесам стал бы сделанный руками лучшего местного оружейника православный причастный прибор для благоговейного приношения особо почитаемой чудотворной Казанской иконе Богоматери, оказавшей помощь русскому воинству как в изгнании завоевателя с родной земли, так и в победном преследовании его до самого Парижа. (См. цвет. илл. 13.)
Не кто иной, как Шарль Персье, разработал эскизы всех предметов набора, не забыв о непременных пальметах, лотосах, спирально завитых стеблях с редкими листьями акантов, масках с корзинами цветов. Правда, именитому французу пришлось ввести в орнамент виноградные лозы да пшеничные колосья, а на рукоятках лжицы, копия и ножа для разрезания просфоры поместить российский герб – двуглавого орла. Всех евангельских персонажей Священной истории родоначальник стиля «ампир» привычно одел совсем не по-православному в античные костюмы. Однако от каждой детали строго проработанного рисунка так и веяло холодом, смягчаемым лишь чередованием гладко отполированных и изысканно матовых поверхностей да ослепительным блеском сплошной позолоты.
Воплотить же замысел разработчика «грамматики ампира» не случайно доверили прославленному парижскому искуснику Мартену-Гийому Бьенне, носившего звания «Ювелира Первого консула», а затем и «Императора» Наполеона, сменившегося после падения «узурпатора французского трона» на «Королевского золотых дел мастера». Чего только ни делали талантливые руки умельца для своего патрона-покровителя: им довелось трудиться и над императорской короной, и над парадным оружием, и над всевозможными аксессуарами костюма, и даже над многопредметными несессерами, столь необходимыми в спартанских условиях военных походов.
Сам Александр I стал обладателем подписных работ Бьенне, подаренных Наполеоном при Эрфуртском свидании в 1808 году, когда «союзники» ожесточенно торговались о судьбе Пруссии. Дабы загладить допущенные неловкости и грубости, французский монарх презентовал русскому свою дорожную шкатулку, содержащую внутри компактно уложенные пятьдесят восемь вещей, могущих пригодиться в путешествии. Но особенно хороша была шпага: на золотом эфесе выделялись служившие эмблемой Наполеона пчелы, орел с перунами в когтях, дополненный зубцами короны лавровый венец. С ними соседствовали античный шлем и сова богини мудрости Минервы. На трехгранном же клинке вороненой стали, если наполовину вытащить его из кожаных ножен, виднелась изысканная золотая инкрустация: тут еще красовались пальмовые ветви победителя, а также ангел со щитом, украшенным отвращающей опасность головой Горгоны Медузы с волосами-змеями. И над всем этим великолепием царили три буквы: «N.I.R.» – «Наполеон Император Властелин» (Napoleon Imperator Rex).
Обычно считалось, что французский монарх протянул свою шпагу Александру I, когда тот вошел в столовую без необходимого атрибута костюма государя. Однако сей казус вовсе не был обязан непростительной забывчивости камердинера. Просто на предшествовавшей прогулке лошадям обоих императоров довелось преодолевать довольно широкий ров. От сильного сотрясения перевязь русского самодержца лопнула, и шпага оказалась на земле. По возвращении в Эрфурт Наполеон приказал главному камердинеру Констану одну из своих шпаг передать пажу Удино, а оружие Александра I сохранить среди гардеробных вещей. Верный паж, получивший необходимые наставления, незамедлительно принес русскому монарху шпагу своего повелителя, сказав, что та дается в обмен на «предложенную» августейшим гостем Наполеону на совместной поездке верхом. Самодержец, взяв драгоценную вещь, вежливо поблагодарил повелителя французов и прибавил: «Я никогда не обнажу ее против Вас». Но военный поход Бонапарта на Россию отменил эту клятву.
